Жития святых как жанр

Жития святых как жанр. Вклад святителя Димитрия Ростовского в агиографию

«Жития и похвалы святых подобятся светлостию звездам:
якоже бо звезды положением на небеси утверждены суть,
всю же поднебесную просвещают, те же звезды и от индиан зрятся, не скрываются и от скифов,
землю озаряют и морю светят, и плавающих корабли управляют:
их же имен аще и не вемы множества ради,
обаче светлой доброте их чудимся.
Тако и светлость святых, аще и затворены мощи их во гробех,
но силы их в поднебесной земными пределы не суть определены:
чудимся их житию и удивляемся славе,
еюже Бог угодившия Ему прославляет”.
/Симеон Метафраст/

Учитель с большой буквы - Христос большинство своих нравоучений облекал в красочную форму притчи, которая была понятна и легко запоминалась, потому что строилась на бытовых ситуациях повседневной жизни, а главное, из нее ясно выводилась та истина, моральная установка, которую он хотел донести до слушателей. Маленьким детям мы преподносим те же моральные истины в виде сказок, где добро всегда побеждает зло, жадность, эгоизм и жестокость наказываются, а благородные, красивые душой герои в результате оказываются достойно вознагражденными. В более старшем возрасте мы с удовольствием выводим мораль из остроумных и ироничных басен, черпаем нравственные поучения из ярких, образных евангельских притч. Но, к сожалению, в современном мире мало значения придается такому православному жанру как жития святых, хотя жизнеописания святых людей еще с древних времен имели огромное воспитательное значение. На самом деле «жития» не воспринимаются современным человеком по очень простой причине – по неправдоподобности описанных в них событий. Ведь речь идет не о сказке, где возможны любые нарушения физических законов природы, речь идет о реально живших людях и реально происходящем с ними. Откуда же тогда берутся послушные преподобным дикие животные, младенцы, в постные дни не вкушающие материнского молока, хождение по водам и тому подобное?

Как Библию некорректно было бы рассматривать в свете совместимости библейского восприятия мира с естественнонаучными знаниями, так и жития святых не являются биографией того или иного святого. Жития святых – это произведение, где описана жизнь реального человека, действительно совершившего какой-то духовный подвиг, но это жанр, предполагающий некоторые отступления от реальности, некоторый гротеск, особо подчеркивающий стойкость, верность, мужество или милосердие героя. 

Повествования и записи о жизни и деяниях святых подвижников и исповедников (агиография – жизнеописания святых) существуют в христианской Церкви с первых времен ее бытия. Самыми ранними по времени были записи и сказания о святых мучениках, первых звездах на церковном небосклоне, возникшие на основании судебных актов во время гонений, предпринятых римскими императорами против христиан в течение первых трех веков нашей эры. Тертуллиан назвал кровь мучеников семенем христианства. Парадоксально, но источниками первых житий мучеников были документы, составленные врагами христиан, – протоколы допросов и приговоров подсудимых, нотариальные записи римских проконсулов и судей, посылавших христиан на казнь. В подлинном виде эти «Акты мучеников», которые зачастую тайно выкупались христианами у гонителей, до нас не дошли, но в извлечениях они содержатся во многих сказаниях о мучениках. Поскольку первые такие рассказы составлялись по сухим судебным документам, они отличаются чрезвычайным однообразием. Их чаще всего оформляли как послания от одной поместной церкви к другой и преобразовывали в назидательный рассказ о святых своей общины. Эти ранние разновидности житий, именовавшиеся «gesta martyrum» («деяния мучеников»), «passiones» («страсти», «пассии»), составяют такие памятники II–III вв., как «Страдание Поликарпа», «Послание лионской и вьеннской церквей христианам Азии и Фригии о гонении при Марке Аврелии в 177 г.», «Послание Дионисия Александрийского к епископу Фабиану Антиохийскому о гонении в Египте при Деции» и др.

Из-за постоянных преследований со стороны государства, первохристиане совершали богослужения не в величественных храмах, возводить которые они не имели возможности, а по домам тайно или в катакомбах, где хоронили умерших, в том числе и мучеников за веру. И вот мощи мучеников становились для первых христиан своеобразным престолом, на котором совершалась литургия. Этот обычай сохранился до наших дней: каждый вновь освященный храм получает от правящего архиерея так называемый антиминс (вместопрестолие) – плат с вшитой в него частицей мощей одного из святых, и его наличие является необходимым условием для совершения литургии.

Итак, первыми, кого христиане почитали как святых, были мученики. Потому, что мученичество за веру было явным, очевидным знаком жертвенной отдачи себя Богу. Но очень скоро эту жертвенность, самоотдачу научились различать и в жизни, конец которой не был мученическим: в жизни Божией Матери, святых учителей Церкви, в жизни политических деятелей и отцов семейств, в жизни любого христианина, если она - в буквальном смысле слова - посвящена, сделана святой, отдана Богу. Отдача себя Богу - это всегда и отдача себя людям. Другого, обходного пути к Богу нет - только через людей. «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне», - эти слова Иисус произнес, говоря о Страшном Суде.

Позже, когда время гонений миновало, и христианство вышло из катакомб, получил развитие институт монашества. Это было связано с тем, что после Миланского эдикта 313 года - о паритете (равенстве) христианства наряду с язычеством, когда сам император Константин Великий принял крещение и христианскую веру, а затем, при императоре Феодосии в конце IV века - и приоритете христианства, принадлежать к членам Церкви стало престижно. Но медаль имела и обратную сторону: в Церкви появилось много приспособленцев, формальных христиан, лишь отдающих должное веяниям эпохи. В Церковь влилось много мирского, и как компенсаторное явление появилось стремление сохранить первозданную чистоту веры. В разных уголках мира возникали монастыри и скиты. С образованием института монашества центр христианской святости перемещается в пустыню и иноческую обитель. Формируется жанр «жития отцов», который также именуют житием-биос (от греч. bios – жизнь). В житиях этого типа описывается не единственный эпизод в биографии святого – его мученичество, – а излагается весь его жизненный путь, долгое «возрастание в святость». Появляется собственно сюжетная литературная агиография. Житие мыслится как жанр с широкой дидактической задачей. «Жития отцов» рисуют многообразие жизни святых, показывают, как в разных обстоятельствах проявляют себя христианские добродетели. Яркий образец агиографии такого рода – «Жизнь святого Антония» пера Афанасия Александрийского (357 либо 365 года). Это житие одновременно стало и руководством по аскетике, и образцом жанра для последующих агиографов.

Появился новый ряд повествований о преподобных, который составлял сборники, называемые патериками (от  лат. «pater» – «отец»). (показ КПП)

Начиная с конца XI века, c развитием на Руси письменности, среди древнерусских литературных памятников появляются произведения о жизни русских святых - такие, как «Сказание о Борисе и Глебе», «Сказание о Феодосии Печерском» и др. Примечательно, что первыми русскими канонизированными церковью святыми стали именно князья Борис и Глеб. Поставленные в условия, при которых они могут воспротивиться мучениям, Борис и Глеб сознательно этого не делают и отдают себя в руки мучителям. Их смерть не была смертью за веру – князья, убиенные Святополком Окаянным, пали жертвой феодальных княжеских усобиц. Таким образом, Русская Церковь с первых дней своего существования выявляет новый чин святости, неизвестный прочему христианскому миру, – страстотерпчество. Почитание страстотерпцев говорит о том, что Церковь не делает различия между смертью за Христа (мученичеством) и жертвенным закланием в последовании Христу, непротивлением смерти (страстотерпчеством).  В XII–XIII вв. активно развивается агиография на Северо-востоке Руси: жития Леонтия, Исайи и Авраамия Ростовских, Игнатия, Петра, Никиты-столпника Переяславского, Варлаама Хутынского, Михаила Тверского, Александра Невского. Эти жития писаны для богослужебного употребления, и потому носят характер «памяти» о святом, выдержаны в стиле простом, сухом и сжатом. Сам тип святости, привлекающий к себе внимание северо-восточных агиографов, отмечен «тихим» подвигом. Византийские и южнорусские – киевские - жития тяготеют к драматической святости отшельников Сирии и Египта с их суровой аскезой. Такой тип «жесткой» святости отражен и в Киево-Печерском патерике XIII в.

Расцвет русской агиографии приходится на XV в. Тогда же меняется и характер житийной литературы. Фактический, документальный материал отступает на второй план, и главное внимание обращается на его обработку. Житие святого - это не столько его биография, сколько описание его пути к спасению, типа его святости. Житие начинает отражать, прежде всего, не биографию подвижника, а динамику пути в Царство Небесное, который проложен данным святым. Жития разных категорий святых схематизируются, и поэтому само описание жизни делается обобщённо-типическим. В житиях начинают появляться искусные литературные приемы, развивается целая система жестких правил. Подобно иконографии и церковному искусству в целом, агиография делается подчиненной канону, строго заданному и закрепленному традицией своду правил, которыми определяются образцы жанра. Канон предписывает определенные словесные и композиционные трафареты в описании жизни святого, четкий жанровый этикет. Этикетный канон жития складывается из предисловия и краткого послесловия агиографа, обрамляющих основное повествование, которое включает в себя несколько обязательных вех: восхваление родины или родителей святого; чудесное предвозвещение его появления на свет, проявление святости в раннем возрасте, отказ от баловства и озорных детских игр; искушения; решительный поворот на путь духовного спасения; кончина и посмертные чудеса. Заданность канона могла приводить к тому, что книжник порой компоновал житие русского святого по образцу жития одноименного ему святого греческого. Однако в таком регламенте структуры жития не следует усматривать шаблонность или стеснение авторской индивидуальности. В средневековой словесности оригинальность и свобода не мыслятся вне трафарета, строго ограниченных формальных рамок, поскольку и сам облик святого непременно рисуется обобщенно. Подобно тому, как иконография деформирует внешность изображаемого человека, дабы выявить его духовную суть, агиография отказывается от житейской конкретики, а порой и исторической достоверности в пользу канонического трафарета. Например, среди московских юродивых XVI в. наиболее известен Василий Блаженный. Его житие сохранилось в позднейших списках с многочисленными легендарными вставками. Но показательно, что житие, даже в отступлениях от исторической точности, подчеркивает именно обличительную деятельность юродивого. Василий швыряет камни в дома добродетельных людей и целует стены домов, где творились грешные дела: у первых снаружи виснут изгнанные бесы, у вторых - плачут ангелы. Вопреки историческим фактам (Василий умер в 50-е гг. XVI в.), житие заставляет перенестись Блаженного в сжигаемый Иваном Грозным Новгород (1570 год): Василий зазывает к себе царя Ивана и угощает его сырым мясом и кровью, а когда царь отказывается, юродивый обнимает его одной рукой, а другой показывает возносящиеся на небеса души невинных мучеников. Надо отметить, что этот чин святости – юродивый Христа ради - занимающий периферийное место в духовной жизни и агиографии Византии и совершенно не представленный на Западе, в XVI в. ярко проявляется на Руси. Это чин блаженных – людей, взявших на себя сознательный подвиг «безумия Христа ради», то есть вызывающего, провоцирующего, «неприличного» поведения, из-за которого их гнали и подвергали поруганию. В таком состоянии, они могли открыто обличать пороки общества, высокопоставленных людей и даже царя. (// киники)

Через так называемое «второе южнославянское влияние» - агиографов сербского и болгарского происхождения - на Русь проникает стиль византийского «плетения словес». Прежняя краткая «память» о святом преображается в обширное хвалебное церковно-историческое слово. Личность агиографа, прежде скрывавшаяся, теперь выступает более или менее ясно. Нередко в житии дается краткая биография автора. Местом составления жития становятся уже не только города, но и отдаленные от культурных центров монастыри. И потому в житиях этой поры много ценного с исторической точки зрения бытового материала. Самыми известными книжниками этой эпохи стали Пахомий Логофет (Серб), оставивший 10 житий, 6 сказаний, 18 канонов и 4 похвальных слова святым, и Епифаний Премудрый – автор житий Стефана Пермского и наиболее прославленного русского святого, основателя Свято-Троицкой Лавры - преподобного Сергия Радонежского.

6 мая 1684 года, архимандрит Киево-Печерской лавры Варлаам благословляет Димитрия, будущего митрополита Ростовского, а тогда еще насельника Киево-Печерской обители, составить сборник житий святых на весь год. Благословение стало началом огромнейшего труда: Димитрию предстояло создать жизнеописания всех святых, почитаемых всей Православной Церковью. И сам Димитрий считал, что отныне находится «в послушании святом, от Малороссийской Церкви мне врученном». 

Чем же располагала русская Церковь к этому времени?

До 15 века это были отдельные жития в виде сухих сжатых рассказов. В 15 веке, благодаря иноку Троице-Сергиевой лавры Пахомию Логофету, появляются более пространные описания многих новых русских святых. Но именно Пахомий установил и ту однообразную литературную форму жития, которой потом придерживались как жанровой специфики и другие составители житий. Пахомий создал определенную канву жития, в которую с некоторыми изменениями вписывалось жизнеописание того или иного святого. Если это мученик, то, как правило, у него мать - христианка, а отец - язычник. Мучитель всегда сначала предлагает материальные блага, положение в обществе. Если это девушка-христианка, то всегда - очень красива собой, и правитель намеревается взять ее в жены, и только после жесткого отказа от предлагаемых благ, следуют пытки и мученическая смерть. Если говорят о преподобном, то он – ребенок благочестивых родителей, с младенчества в среду и пятницу не вкушает молока, даже материнского, родители препятствуют его уходу в молодом возрасте в монастырь, и преподобный осуществляет свою мечту только после их смерти и т.д.

Манеру письма Пахомия и его сюжетную упрощенность можно проиллюстрировать хотя бы на таком примере. Нестор Летописец очень живо и естественно описывал обстоятельства пострижения Феодосия Печерского, как отговаривал его Антоний, напоминая юноше о трудностях, ожидающих его на пути монашеского подвижничества, как всеми способами пытается вернуть Феодосия к мирской жизни его мать. Подобная ситуация есть и в «Житии Кирилла Белозерского», написанном Пахомием. Юноша Козьма воспитывается у своего дяди, человека богатого и именитого (он окольничий у великого князя). Дядя хочет сделать Козьму казначеем, но юноша жаждет постричься в монахи. И вот «случися убо прити Махрищьскому игумену Стефану, мужу сущу в добродетели съвершену, всех знаем великаго ради житиа. Сего пришествие уведев Козьма течет убо с радостию к нему... и припадает к честным ногам, слезы от очию проливая и мысль свою сказует ему, вкупе же и молит его же возложити на нь иноческий образ. «Тебе бо, рече, о, священная главо, от многа времени желах, но ныне сподоби меня бог видети честную ти святыню, но молюся господа ради, не отрини мене грешьняго и непотребна...». Старец «умиляется», утешает Козьму и постригает его в монахи (дав ему при этом имя Кирилл). Сцена этикетна и холодна: прославляются добродетели Стефана, патетически молит его Козьма, охотно идет навстречу его просьбе игумен. Затем Стефан отправляется к Тимофею, дяде Козьмы-Кирилла, сообщить ему о пострижении племянника. Но и здесь конфликт лишь едва очерчен, а не изображен. Тимофей, услышав о случившемся, «тяжко си внят слово, вкупе же и скорби исполнився и некая досадительная изрече к Стефану». Тот оскорбленный уходит, однако Тимофей, пристыженный своей благочестивой женой, тут же раскаивается «о словесих, глаголанных к Стефану», возвращает его и просит прощения.

Словом, в «стандартных» велеречивых выражениях изображается стандартная же ситуация, никак не соотносимая с конкретными персонажами данного жития. Мы не найдем здесь и попыток вызвать сопереживание читателя с помощью каких-либо жизненных деталей, тонко подмеченных нюансов (а не общих форм изъявления) человеческих чувств.

Однако многие русские жития могут служить и источниками исторических сведений. Житие Сергия Радонежского рассказывает об основании Троице-Сергиевой Лавры и участии Сергия в политической жизни эпохи. О княжеских усобицах Киевской Руси повествуется в житиях Бориса и Глеба, о нашествии Ливонского Ордена и сложных отношениях с Ордой – в житии Александра Невского и др. Но в целом задача максимальной исторической достоверности в описании событий вокруг жизни святого перед агиографом не стоит. Русский историк В.О. Ключевский в своей диссертации 1871 «Древнерусские жития святых как исторический источник», исследовав 250 редакций 150 русских житий, пришел к выводу о том, что в большинстве своем они мало могут помочь исторической науке (Ключевский пытался отследить по агиографии этапы колонизации северо-востока Руси). Историк вывел формулу: «Обилие и качество биографического материала находится в обратном отношении к развитию чествования святых». Другими словами, чем более почитается святой, тем меньше исторической конкретики в его житиях. Связано это с тем, что средневековая агиография не знает принципа историзма. Она имеет дело не с изменяющимися во времени, а с «вечными» смыслами. Отсюда – сам тип бытования агиографии в эпоху Средних веков.

Мощный толчок агиографическому развитию дало в XVI в. объединение Руси. Канонизация группы новых святых на Московских Соборах 1547-1549 вызвала оживление агиографических преданий и соборное исследование их жизни. Тогда же Московский митрополит Макарий решает грандиозную задачу: собирает и объединяет все известные к тому времени и признанные Церковью жития в общий свод – Великие Четьи-Минеи (от греч. menaion – месяц, то есть книги для чтения «по месяцам»). Кроме житий, макарьевские Четьи-Минеи  включали в себя и другие произведения духовной литературы, целые книги Священного Писания, творения святых отцов, иерархов и духовных писателей. Это была полная энциклопедия русской духовной образованности 16-го столетия.  Этот труд митрополита Макария так и остался в своем большинстве известен лишь в рукописных списках. Частично он был напечатан только в XIX веке, до конца напечатать этот труд помешала Октябрьская революция 1917 года.

Но если в Северной Руси памятники древней письменности еще как-то  сохранялись невредимыми, то южно-русская часть Церкви, вследствие татарских нашествий, польских и литовских разорений, лишилась многих драгоценных духовных книг, в том числе и житийной литературы.

Поэтому Киевский Митрополит Петр Могила, образованнейший человек своего времени, основатель Киево-Могилянского коллегиума (впоследствии академии), ставит перед собой задачу: издать полные жития святых на славянском языке. Преждевременная кончина святителя не дала ему осуществить задуманный труд. Выписанные Петром Могилой с Афонской горы переводы греческих жизнеописаний святых и испрошенные у Московского патриарха за первые три месяца макарьевские Четьи-Минеи могли послужить хорошим подспорьем в столь важном деле. Архимандрит Киевской лавры Варлаам, образованнейший человек своего времени, все же не решился сам приступить к осуществлению задуманного его предшественником труда. Выбор его, как уже было отмечено, пал на даровитого и необыкновенно трудолюбивого инока Димитрия, в то время уже знаменитого проповедника. 

Итак, о святых можно было прочитать Пролог - сборник кратких, сухих биографических сведений, далеко не о всех подвижниках. В России также хранилось 2 или 3 экземпляра рукописных Четий-Миней, составленных митрополитом Макарием в XVI веке, которые по понятным причинам были совершенно недоступны для чтения.

Впрочем, если бы даже древние жития святых были доступны, в них не было того, о чем хотелось бы прочесть человеку семнадцатого века, как, впрочем, и двадцать первого. Не было энергичности, не было чувств, не было противоречий. Димитрий уже не был летописцем, еще не был в полной мере ученым, но он жаждал правды так, как редкий летописец или историк жаждет.

К примеру, он описывает видение, бывшее ему под утро после бессонной, проведенной в трудах над житиями ночи:

«За час или меньше до заутрени лег отдохнуть, не раздеваясь, и в сонном видении узрел святого мученика Ореста, лицем веселым ко мне вещающего сими словами: «Я больше претерпел за Христа мук, нежели ты написал». Сие рек, откры мне перси своя и показа в левом боку великую рану, сквозь во внутренности проходящую, сказав: «Сие мне железом прожжено». Потом, открыв правую руку до локтя, показа рану на самом противу локтя месте, и рече: «Сие мне перерезано»… И став прямо, взирая мне в лице, рече: «Видиши ли? Больше я за Христа претерпел, нежели ты написал».

Интересно отметить, что средневековый летописец перечислил бы все эти детали в житии, не упомянув, что они ему привиделись после бессонной ночи. Современный историк счел бы неприличным указывать, что у него бывают бессонница и видения. Димитрий же делает приписку о своем видении после жизнеописания святого Ореста. Он – как бы недостающее звено между бездумной наивностью и бездумным скепсисом.

В 1686 году Димитрий, уступая настойчивым просьбам гетмана и митрополита, в очередной раз переводится на должность игумена Батуринского монастыря. В благодарность гетман берется помочь Димитрию в работе и пишет в Москву фавориту царевны Софьи, князю Василию Голицыну, прося выслать знаменитые макарьевские минеи. По настоянию Голицына, Иоаким минеи прислал, но уже в феврале 1688 года затребовал их обратно. Димитрий печалился: «Вскоре от нас взяшася, мне не возмогшу за кратким временем тех прочести и яже на потребу оттудна изъяти». Отправляя патриарху минеи, Димитрий приложил письмо, прося о благословении представить к печати уже оконченный том за три первых месяца, но ответа на это прошение от патриарха не последовало. Тогда всю ответственность и расходы по изданию первого тома Четий-Миней берет на себя Киевская митрополия.

В августе 1689 года большое посольство во главе с гетманом Мазепой прибыло в Москву. В составе посольства был и Димитрий. Поездка оказалась для него тяжелой. Патриарх сорвал на авторе свое недовольство тем, что Киев, не дождавшись его благословения, начал печатать вновь составленные Жития, а также сделал строжайший выговор за некоторые, по его мнению, не соответствующие православной традиции мысли. Страницы, не понравившиеся патриарху, были вырваны из уже отпечатанных томов и заменены исправленными. Несмотря на все эти перипетии, патриарх, однако, дал свое благословение на продолжение труда, начатого Димитрием. Но столь необходимых для этого макарьевских Миней не дал. Получил их Димитрий только после смерти Иоакима от нового патриарха Адриана, вместе с грамотой, благословляющей на дальнейший труд.

Очень помог Димитрию еще один дар: в 1693 году из Гданьска ему было прислано монументальное историческое издание «Деяния святых», в котором католические ученые собрали все древнейшие тексты житий и мученических судебных актов. Перепроверяя написанное, Димитрий заготавливает и пособия на будущее: разнообразные хронологические справки, исторические словари, которые одни могли бы составить ему славу первого русского историка.

Несмотря на все трудности, через семь лет после первого тома, в 1695 году – выходит второй, а в 1700 – третий. В результате, написано три четверти Миней – с сентября, когда начинается церковный год, по май включительно.

Отзывы – самые лестные. Украинский летописец пишет: «Третья книга житий святых, трудами богодухновенного мужа иеромонаха Дмитриа Савича Тупталенка составленная, на свет вышла и любопытствующих человеков книжных духовною радостью сердца наполнила». Поощрил Димитрия и патриарх: «Возмогай в делании спасения святых Божиих угодников жития, во всем благоумствуя». Патриарх Адриан шлет Димитрию очередные книги, нужные для работы, и гонорар – двадцать золотых.

Создание житий святых меняло и стиль проповеди Димитрия. В одной из гомилий (проповедей) он говорит о том, что современные люди должны брать пример верности у святых мучеников. И восклицает: вы скажете, где же мучители, где идолы, где же гонения за Христа? И отвечает: не заблуждайтесь, найдется среди нас и мучитель, и идол, и идолопоклонник. А вот тот, кто греху ежедневно сопротивляется, тот и есть мученик, славящий Христа повседневными страданиями!

Димитрий был и историком, и историософом, и беллетристом – все эти качества раскрылись в его работе над Житиями. Как историк, он старался избежать ошибок, сопоставляя и критически оценивая писания своих предшественников, тщательно объясняя читателям исторические реалии прошлого. Он предпочитал внешний факт – внутреннему, явную достоверность – частной уверенности. Как историософ, в каждом житии он объяснял факты верой своих героев, которая была и его собственной верой. Как литератор, создал свой, особый стиль – без лишних слов, энергичный, ясный. В переводе на русский язык этот стиль чем-то похож на пушкинский. К сожалению, его стиль был сглажен последующими редакторами, и сегодня мы не можем во всей полноте насладиться им.

К двум вершинам православного искусства жизнеописания – творениям византийца Симеона Метафраста, преобразившим греческую традицию, но к XVII веку на Руси уже ненаходимым, и к Минеям святого митрополита Макария Димитрий добавил католическую агиографию, сверяясь с работами католических богословов, конечно, она включала святых, живших в период до разделения Церквей в 1054 году. 4-ый том Житий изобилует жизнеописаниями святых соотечественников, в отличие от первых трех томов. Большинство из этих описаний Димитрий составил сам.

В течение многих поколений после Димитрия никто не смог хотя бы проверить его труд - ни у кого не было ни таких знаний, ни такой библиотеки. Когда же появилось и то, и другое, "Жития" в XIX веке, при  переводе на русский язык, подредактировали – и… засушили. Работали коллективом: может быть коллективный разум, но не коллективная вера. А без веры невозможно написать о вере.

Святитель Димитрий сознавал, что главный труд его жизни – это Жития святых. Потому, и став главой огромной епархии, и руководителем школы, он не оставлял, по его же выражению, «деннонощных» трудов по окончанию книги, и за пять лет написал последний, четвертый том.

9 февраля 1705 года митрополит Димитрий отметил окончание работы в дневнике, сопроводив запись молитвою святого Симеона Богоприимца: "Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко..." В сентябре того же 1705 года последний том увидел свет в типографии Киево-Печерской лавры. Дело составления полных Четий-Миней потребовало от Димитрия более двадцати лет напряженного труда.

Средневековые составители житий святых полагали, что святой всегда знает время своей кончины. Когда писалось житие Димитрия, и ему было приписано такое же знание. Но сохранилось письмо, написанное накануне преставления - 27 октября 1709 года. В этом письме нет предсказания о часе смерти, есть даже прямое незнание о том, но тем искреннее звучат слова: "В таковом моем нездравом здравии не вем, что чаяти, живот или смерть - в том воля Господня да будет. На смерть не готов, обаче по воле и по велению Господню должен готов быти".

На следующее утро - 28 октября - святитель скончался во время молитвы, на коленях.
22 апреля 1757 года святитель Димитрий был причислен к лику святых. Его собственное житие было составлено, по поручению Священного Синода, Арсением, митрополитом Ростовским.