Черников В.А. Книжник Быстров

Черников В.А.

Книжник Быстров

Книги всю сознательную жизнь были страстью Владимира Андреевича Быстрова, он любил их безмерно, самозабвенно и знал в них толк. По понятным причинам он не смог стать владельцем и продолжателем семейной библиотеки деда и репрессированного отца, поэтому составлением своей личной библиотеки ему пришлось практически начинать с чистого листа.
Сразу же оговоримся – пальму первенства ВБ неизменно отдавал старой (старинной), антикварной, редкой русской книге XVIII, XIX и начала XX века. Хотя в его библиотеке находились достаточно много и книги новых, сегодняшних, приобретенных в обычных книжных магазинах. И бывало, что за некоторыми современными изданиями он охотился с не меньшей энергией, чем за старым фолиантом.
Глядя на полки с книгами, приобретенные им за многие годы неустанного, кропотливого собирательства, он без малейшего труда вспоминал не только содержание каждой книги и ее автора, но и рассказывал о всех перипетиях поиска и приобретения желанного экземпляра, часто носящих в его изложении некий детективный оттенок. Обладая великолепной памятью, десятилетиями тренированной и отшлифованной, он мог, помахивая рукой с дымящейся сигаретой, ответить на каждый поставленный вопрос, – книжных тайн и секретов для него просто не существовало.
К концу жизни ВБ собрал одну из наиболее примечательных херсонских библиотек, давно ставшую библиофильской легендой. Правомерен вопрос, а из скольких единиц хранения (выражаясь языком библиотекарей и архивистов) на сегодняшний день состоит его, изобилующая редкостями, библиотека? Начиная с 2000 года ВБ и его ближайшие друзья-книголюбы предприняли несколько попыток «взять на карандаш» хотя бы количественную сторону библиотеки. Начинания были, но продолжения не последовало – сама мысль, что к его любимым книгам будут прикасаться чужие руки, была для ВБ несносна, а своих сил да и времени у него не хватало. Поэтому остановимся на осторожной цифре в 5 тысяч, которая на сегодня бытует в среде книголюбов.
Книги, особенно старые подлинные раритеты, были главной, основной, но не единственной темой собирательства. Солнечный Херсон, в котором ВБ прожил почти 60 лет, он считал своей малой родиной и с постоянным упорством подбирал разнообразные краеведческие предметы и документы. Обширный листовой материал – письма, дневники, автографы, газетные вырезки, фотографии, открытки, афиши, рисунки и проч., относящееся к историко-культурному прошлому нашего города, удивляли и восхищали всех, кому удалось с ними познакомиться. Сюда же можно добавить небольшую по объему, но емкую подборку рисунков, гравюр, акварелей, живописных этюдов местных художников, как прошлого, так и настоящего времени.
Особо нужно выделить и третий раздел уникального и неповторимого собрания ВБ. Речь идет о коллекции книжных знаков – экслибрисах, которые ВБ относил и как к документу эпохи, и как произведению малой графики. Эта коллекция, особенно в дореволюционной своей части, считается одной из лучших в Украине.
Какова будет дальнейшая судьба библиотеки, коллекции экслибрисов и подборки краеведческих материалов, собранных по крупицам на протяжении многих лет, доподлинно не известно. Вероятно, родственники собирателя с этой проблемой еще не определились. Нужно заметить, что ВБ постоянно прививал своим детям и внукам чувство уважения к книге и всему, что с книгой связано. Весь процесс общения его с книгой, книжными знаками, и культурно-историческим материалом проходил на их глазах, и они четко представляют всю истинную ценность уникального собрания. Уже это дает все основания надеяться, что на свалку, в макулатуру, в сарай на долгое хранение собрание не попадет. Но останется ли собрание в своем целостном виде – большой вопрос. Наследника, который бы продолжил дело ВБ, на горизонте не видно.
Скорее всего, а я в этом уверен, собрание постигнет судьба многих подобных – жив владелец, существует собрание, ушел из жизни владелец – все собранное раздробляется, растаскивается, распыляется. Печальная, но тем не менее весьма реальная картина.

*  *  *

За давностью времени я не могу точно припомнить, кто и когда впервые познакомил меня с ВБ. Вспоминается только, что первые наши совместные поиски редких книг затеялись в начале 1960-х годов на городском вещевом рынке – в простонародии «толчке». В те далекие годы городские власти организовали этот «толчок» в самом начале ул. Нефтяников, сразу за ж/д переездом. Там тогда был большой пустырь, его огородили, и каждое воскресенье туда съезжалась масса народа – одни со всяким домашним барахлом, чтобы продать, другие – чтобы купить или , в крайнем случае, поглазеть.
Нельзя сказать, что среди выложенного прямо на земле разнообразного товара находилось много книг, но все же они встречались и стоили копейки. Книжный бум наступил в Херсоне намного позднее. На конкретных примерах ВБ натаскивал меня в умении определять истинную ценность того или иного издания, особенно книг дореволюционного времени, со старой орфографией, с «ятями», «ерями», «фитой», «ижицой». Обращал мое внимание на наличие в книге штемпелей, печатей, владельческих записей, на количество и сохранность репродукций, на прочие библиофильские тонкости, мне доселе неведомые.
В то время предметом его настойчивых поисков (кроме старых книг) были и книги 1920–30-х годов, выпущенных издательством «Academia». Таковых на этом рынке нам удалось приобрести добрый десяток. Забегая вперед, хочу отметить, что в настоящее время в собрании ВБ насчитывается более 150 томиков этого прославленного издательства, приобретенных разными путями. По библиофильским меркам – солидная подборка.
Если у какой-либо бабушки-старушки или благообразного старичка, а то и базарного вида тетки ВБ обнаруживал и приобретал интересную для себя книгу, он обязательно интересовался, а нет ли у них еще чего-либо подобного и тут же договаривался о деловой встрече. В результате ВБ посетил немало домов, преимущественно в старой части Херсона, хозяева которых не знали, что делать с доставшимся им в наследство книжным хламом и надоедливыми, бесполезными бумажками. По прошествии многих лет, предаваясь ностальгическим воспоминаниям о подобных посещениях разваливающихся, исчезающих библиотек, ВБ утверждал, что многие «жемчужины» его собрания приобретены именно таким способом.
Поиски старых книг, увлечение книжными знаками, общность многих жизненных взглядов сдружили нас, и я часто стал бывать у ВБ в гостях. По рассказам самого ВБ, настоящая его фамилия по отцу – Мелик-Шахназаров, а имя-отчество – Владимир Андроникович. Но поскольку отец ВБ был репрессирован, то его мама, Елена Алексеевна Быстрова, не желая мальчишке клейма «сына врага народа», оформила его метрические документы на свою фамилию и слегка подкорректировала отчество. На некоторых книгах, подаренных мне, он так и подписывался – Мелик-Шахназаров, а на изготовляемых им клише для книжных знаков (о чем ниже) ставил монограмму «БШ».
Семья Быстровых проживал тогда на Острове, недалеко от центральной проходной судозавода. В рабочем бараке у них были две комнатушки, общая кухня в коридоре и «все удобства» во дворе. Обычная по тем временам картина. Сам ВБ работал дежурным электриком на заводе им. Куйбышева с 1953 года до самой пенсии. Когда его спрашивали, почему он со своими знаниями и способностями не найдет работу более престижную и более оплачиваемую, он отвечал, что эта его весьма устраивает и он очень ею дорожит. Несколько записей в журнал дежурства, два-три выхода за смену на объекты, что-то там включить-выключить, не занимали много времени. Все остальное дежурство уходило у него на ведение переписки с коллекционерами, оформление и изучение приобретенных книжных знаков, на чтение любимых книг и написание статей в газеты, на беседы с друзьями-приятелями и другие книжно-экслибрисные дела. Особенно в вечерние и ночные смены, когда начальство не докучало.
На старой квартире у ВБ часто собирались тесным кружком люди, объединенные любовью к истории, литературе, искусству, родному краю – книголюбы и коллекционеры, поэты-любители и художники, музейные работники и фотографы. Все жилое пространство было заполнено книгами в старинных переплетах, каталогами, папками с рукописями, экслибрисами и старыми гравюрами, иконами, редкими фотографиями, различными антикварными и краеведческими предметами.
Гости рассматривали новые приобретения и с интересом слушали занимательные рассказы хозяина о его поездках в Москву, Ленинград, Киев, Одессу, Николаев. О приобретенных там старопечатных и редких книгах, экслибрисах, автографах, рукописях. О состоянии книжного рынка и ценах на раритеты, о старых и новых изданиях и многом другом. А рассказчик он был первоклассный, слушали его с большим интересом. Если бы его вдохновенные, глубокие по содержанию рассказы перенести на бумагу, то зачитывались бы многие.
Иной раз Алик Абдалов, непременный участник кружка, приносил на наши «посиделки» переносной бобинный магнитофон (модная по тем временам вещь), и звучала любимая в 1960-е годы музыка: старинные и городские романсы, песни бардов-шестидесятников, цыганщина-эмигрантщина, бытовой и лагерный фольклор. Кто слушал внимательно, кто вполуха, кто вообще не слушал, продолжая задушевную беседу или просмотр книг, одно другому не мешало.
Случалось, ВБ снимал, висевшую над кроватью, гитару (рояль в кустах) и исполнял 2–3 романса. Особенно благосклонно присутствующие встречали романс «Опустись занавеска линялая на больные герани мои», слова А. Блока, музыка неизвестно чья. И что удивительно, гитарный аккомпанемент самый примитивный, слова романса банальны, вокальных данных у ВБ, мягко выражаясь, почти нет, пение изредка прерывается сигаретной затяжкой или шипением ингалятора. А вот запомнились эти «линялые занавески» и «больные герани» на всю жизнь. Более важная, ценная и нужная информация начисто выветрилась из головы, а эта врезалась надолго.
Именно в этом неформальном кружке у ВБ я познакомился с очень многими интересными людьми, увлечение книгой и книгособирательством сближало нас. Безусловно, у каждого из них были различные темы и цели собирательства, различные подходы в комплектовании своих библиотек, свое отношение к окружающей действительности, но они обладали высоким складом ума, неугасимой страстью ко всему возвышенному, прекрасному, исторически ценному. Участвуя в беседах и обсуждениях, обмене мнений и оценке увиденного, я прошел хорошую школу и приобрели массу полезных знаний, умений и навыков.
В 1971 году вышла в свет книга профессора П.Н. Беркова «История советского библиофильства», которую все книголюбы из окружения ВБ прочли от корки до корки. Еще бы, ведь в книге, кроме интересного материала о книголюбах страны, были несколько страниц и о недавно организованном Херсонском клубе любителей книги и его отцах-основателях Емельянове, Быстрове, Горлове. Правда, не обошлось без курьеза – Берков неожиданно повысил скромного электрика Быстрова в должности, назвав его инженером-конструктором, а Горлова – дежурным электриком, т.е. с точностью до наоборот.
Этот, по сути, малозначительный факт служил некоторое время причиной веселых, дружеских розыгрышей на наших «посиделках». ВБ, театрально размахивая книгой перед носом Горлова, заявлял, что написанное пером не вырубишь топором, и он уже подал заявление в заводской отдел кадров с просьбой восстановить справедливость, присвоить ему должность инженера с соответствующей зарплатой. Естественно, за счет Горлова, которого необходимо тут же перевести в дежурные электрики. Горлов, слабо отбиваясь от напористого оппонента, лишь посмеивался в чингисхановские усы.

*  *  *

В 1950–60-е годы в Херсоне проживал единственный на то время знаток, собиратель, исследователь и исполнитель книжных знаков – хранитель и реставратор историко-краеведческого музея – С.А. Щербаков, всегда открытый, доброжелательный, улыбающийся, какой-то радостный человек. Он вел обширную переписку с коллекционерами страны и к тому времени собрал довольно приличную подборку экслибрисов. Мы с ВБ давно знали Щербакова, наведывались к нему в музей или на ул. Тираспольскую, где он жил, но поначалу экслибрисами не интересовались. До тех пор, пока Сергей Алексеевич не прочел нам несколько удивительных лекций о состоянии книжного и экслибрисного дела в нашем городе в 1910-30-х годах. Оказывается, в те времена в провинциальном Херсоне проживали и художники-экслибрисисты, и коллекционеры, и исследователи книжного знака.
Имена братьев Давида и Моисея Бунцельман, братьев Владимира и Федора Зильберштейн, Владимира Пещанского, Михаила Нечитайло-Андреенко, Александра Литвиновского, Александра Петражицкого и Сергея Сильванского, этой «могучей кучки», как называл их Щербаков, нам с ВБ вначале мало что говорили. Но когда Сергей Алексеевич, продемонстрировал нам ряд книг из их библиотек, а, главное, их книжные знаки, мы с ВБ пропали окончательно. Опытный «лис искуситель» Щербаков, знал что делал – экслибрисами мы заболели окончательно и бесповоротно.
Несколько опережая события, хочу сообщить об одном благородном поступке ВБ, достойного уважения и всяческих похвал. Через несколько лет после кончины нашего наставника и учителя, ВБ подобрал и подготовил необходимый материал к изданию памятной книжечки о С.А. Щербакове. В эту «самиздатовскую» книжечку вошли воспоминания дочери Ирины Сергеевны, самого ВБ и два характерных письма Щербакова к Быстрову. Как приложение в книжечку вклеены семь оригинальных экслибрисов, имеющих отношение к Щербакову. Текст набран на пишущей машинке самим ВБ, тираж 10 нумерованных именных экземпляров, «одетых» в аккуратные твердые переплеты. Распространена книжечка среди тех, кто хорошо знал Щербакова – этого доброго и жизнелюбивого человека.
К 1961 году у ВБ собралась неплохая коллекция книжных знаков, правда, дореволюционных и 1920–30-х годов были единицы. С помощью Щербакова он завязал обширную переписку с коллекционерами и художниками-экслибрисистами Москвы, Ленинграда, Киева, Одессы, Николаева, Челябинска, Риги и др. городов. В те годы почта работала бесперебойно, и за 5 копеек (конверт + марка) можно было связаться с любым городом бывшего Союза. Литература по экслибрису стала издаваться несколько позднее, поэтому за старыми изданиями по книжному знаку ВБ приходилось ездить в букинистические магазины столицы.
Однажды ВБ, возвратившись из очередной московской поездки к букинистам, сообщил, что один столичный коллекционер продает на приемлемых условиях довольно значительную часть своего собрания книжных знаков, как дореволюционных, так и 1920–30-х годов. Мы – ВБ, Щербаков и я – решили объединить свои финансы и приобрести это собрание. По словам ВБ, который видел коллекцию, туда входили сюжетные, художественные, геральдические, шрифтовые, вензелевые экслибрисы и штемпеля.
Деньги были высланы в Москву, и вскоре мы получили увесистую бандероль. Три счастливчика, окутанные клубами табачного дыма, занялись сортировкой полученных книжных знаков. Вся коллекция была равномерно (так тогда нам казалось) разделена на три части, которые были разыграны по жребию.
Тут следует заметить, что до ознакомления с этим московским приобретением, у нас как провинциалов были довольно отрывочные и поверхностные знания о книжном знаке. А в этом небольшом собрании, как в капле воды отразился весь мир экслибриса. Очень многое для нас было в новинку. Уже позднее, изучая и описывая эти знаки, мы стали более-менее свободно ориентироваться в художественных направлениях, геральдических тонкостях, видах техники исполнения, уровне гравировального мастерства, полиграфических особенностях и пр.
Несколько позднее ВБ получил все от того же московского коллекционера (Е.Я. Непомнина) предложение приобрести около трех десятков отечественных книг и брошюр по экслибрису, изданных, в основном, в 1920-е годы. Не буду утомительно перечислять названия этих, нынче не находимых, шедевров экслибрисной литературы, но только лишь имен авторов – Корнилов, Лукомский, Савонько, Охочинский, Иваск, Орлов, Базыкин, Адарюков, Сильванский, Верещагин… – классическая музыка для библиофильского слуха. Однако в этом случае ВБ проявил по отношению к своим партнерам по экслибрисным приобретениям твердость позиции. Нам с Сергеем Алексеевичем было решительно заявлено, что дробить на части редкую подборку книг по экслибрису – кощунство, и он этого не допустит. Бунта на корабле не последовало, мы понятливо согласились с мнением старшего по библиофильскому званию товарища, и подборка полностью оказалась у ВБ. Со временем этот блок экслибрисной литературы был значительно пополнен и сейчас он представляет одну из «жемчужин» его собрания.
Постепенно, лет этак через10–15, когда я поостыл к экслибрисам, переключившись на другие виды собирательства, моя часть книжных знаков в процессе всяческого рода обменов «переползла» в коллекцию ВБ. Но сейчас я даже рад такому воссоединению, сохранившему этот материал в солидном собрании.
Евгений Филиппович Мамаенко преподавал в медицинском училище ныне позабытую латынь. За свою достаточно долгую жизнь он собрал значительные коллекции марок, монет, бон, археологических находок. И уникальную по составу и редкости отдельных экземпляров библиотеку. Все это богатство размещалось в наследственном одноэтажном особняке с небольшим садиком в самом центре города. На этом месте теперь комплекс зданий ЦУМа. Со своими частыми гостями – единомышленниками по увлечению – Е.Ф. мирно беседовал, сидя в оригинальном кресле старинной работы, все части которого были вырезаны из дерева и украшены затейливой резьбой. Спинку кресла венчала лошадиная оглобельная дуга с надписью: «Тише едешь – дальше будешь». Подлокотниками служили два лесорубских топора, лезвия которых вонзились в пеньки – передние ножки кресла. На сидении «лежали» две ямщицкие рукавицы.
При посещении его библиотеки у ВБ начинали блестеть глаза и подрагивать руки. Она сплошь состояла из дореволюционных изданий на русском и иностранных языках. Современных книг, за редким исключением, Мамаенко не признавал. Большинство книг было в однотипных серых холщевых переплетах своего времени, стояли они плотными рядами на примитивных деревянных стеллажах, заполнявших всю комнату.
Меня же поразила одна особенность: какую книгу не раскроешь, так видишь, что она изъедена шашелем, зловредным жучком-червячком, дырявившим насквозь и книжный блок и переплет. После того как ВБ «выцыганил» у Мамаенко несколько книг, он еще долго выводил из них шашеля. Травил его в полиэтиленовых пакетах парами ядовитых жидкостей, заливал дырочки в переплете белым воском. Эту процедуру пришлось проделать несколько раз, т.к. книжный вредитель оказался очень живуч.
Как-то Мамаенко рассказал ВБ, что недалеко от Херсона в селе Висунцы местные жители часто находят серебряные античные монеты «Истрии». И что он туда ездил, и купил с десяток этих монет у ребятишек-школьников. По его убеждению, это были остатки большого клада, зарытого еще в древности, а в наше время распаханного и распыленного плугами и боронами на значительной площади.
Мы с ВБ, естественно, трижды съездили в эти легендарные Висунцы на мотоцикле. В первый раз ничего кропотливо не искали, а нарисовали план местности, с характерными ориентирами. Мамаенко на этом плане указал участок, где по его сведениям чаще всего находят монеты. Вторая и третья поездки оказались довольно удачливыми. На указанном месте уже росла достаточно высокая кукуруза. На четвереньках ползая между толстыми стеблями, мы рыхлили землю нехитрым инструментом и вручную перебирали и перетирали комочки, выискивая те, в которых прятались монеты.
Всего мы «выудили» 27 монет, из которых несколько выбрал для своей коллекции Мамаенко (в обмен на книги и листовой краеведческий материал), остальные ВБ выменял в Москве на книги и экслибрисы. Кое-что из книг и экслибрисов перепало и мне. Много лет спустя знающие люди рассказали, что с появлением портативных металлоискателей «черные археологи» дотошно обследовали Висунцы и окресности и выбрали все, что там еще оставалось. «Серебряная лихорадка» закончилась, в Висунцы можно больше не ездить.
Наведывались мы с Евгением Филипповичем и на знаменитый «Золотой мыс», что под Станиславом. Старый краевед показывал нам остатки греческого поселения, постепенно поглощаемого лиманом.
Совместной поездки с ВБ в Москву за книгами и экслибрисами мне совершить не привелось, а вот николаевских, одесских и киевских коллекционеров и книжников мы вместе посетили не один раз.
Известный николаевский собиратель пушкинианы и грибоедовианы В.А. Филевский подобрал для ВБ несколько книг, изданных в херсонской типографии Ходушиной. По переписке они договорились об обмене, и мы повезли в Николаев пачку дореволюционных николаевских и одесских открыток и кое-какой материал о Пушкине. При встрече мы пошутили относительно того редкого совпадения, что, вот мол, собрались трое Владимиров Андреевичей (имя отчество Филевского – Владимир Андреевич) и двое старших ВА уселись за стол переговоров. Я же, испросив разрешение хозяина осмотреть его библиотеку и пообещав ничего не трогать руками, стал разглядывать книжные полки. В глазах рябило от названий книг пушкинского и более позднего времени, старые издания стояли вплотную с современными, создавалось такое впечатление, что здесь находится все, каким либо образом связанное с именем поэта. Примерно та же картина в разделе, посвященном Грибоедову, только объем значительно меньше, по словам хозяина грибоедовские материалы выходили гораздо реже пушкинских. Безусловно, за час-полтора невозможно постичь всей грандиозности этого удивительного собрания, посвященного двум выдающимся отечественным литераторам, но мне очень понравилось у Филевского оригинальное сочетание книг на полках и во множестве стоящих перед ними бюстиков литераторов пушкинской поры. Бронзовые, чугунные, фарфоро-фаянсовые, деревянные, гипсовые, и бог знает из какого материала, но все высокого художественного уровня, скульптурные портреты задумчиво и оценивающе глядели на посетителей библиотеки.
После окончания обмена хозяин подарил нам свой личный экслибрис, на котором изображены портреты Пушкина и Грибоедова. а ВБ пообещал подбирать интересующие Филевского материалы о пребывании Пушкина на юге и присылать их в Николаев.
Кстати, о Пушкине. Лично для меня вопрос – «А был ли Пушкин в Херсоне?» – до сих пор остается открытым. Местными литераторами, краеведами и исследователями разных рангов за многие годы опубликовано множество материалов на тему «Пушкин в Херсоне», если все собрать, их объем превысит роман «Война и мир». Но ни в единой из этих публикаций нет ни одного документального подтверждения (подчеркиваю – д о к у м е н т а л ь н о г о ), что Александр Сергеевич веселыми ногами ходил по пыльным улицам Херсона. Где нет фактов, появляются легенды и домыслы, причем неистребимо живучие.
Одессита Б.Я. Левыха мы с ВБ хорошо знали с незапамятных времен, регулярно переписывались и обменивались экслибрисами. В начале 1970-х годов он работал судовым врачом, и если его «посудина» базировалась в портах Днепровского лимана, то в свои выходные дни он частенько наведывался в Херсон, останавливаясь то у ВБ, то у меня. С нами Левых проводил грандиозные обмены, совершал «набеги» на херсонские книжные и букинистические магазины. Мы же, в свою очередь бывая в Одессе, знакомились с некоторыми разделами его уникального собрания (книги, экслибрисы, автографы, марки, открытки, графика, бронза, партийная символика и проч.). Мне не пришлось, а ВБ посещал в Одессе и очень основательного и серьезного коллекционера С.З. Лущика, о собрании которого впоследствии рассказывал с неизменным восторгом.
Еще в 1960-х годах известный киевский коллекционер Я.И. Бердичевский неоднократно посещал, по его выражению, «богоспасаемый Херсон» и был лично знаком с местными книголюбами старшего поколения. Для нас с ВБ Бердичевский всегда был и остается непререкаемым авторитетом и ярким примером активного собирателя, исследователя и пропагандиста книжных знаков. В настоящее время Бердичевский, бывший киевлянин, живет и пишет свои книги и статьи в «Заукраиньи» – Берлине, находясь там уже около 20 лет в «добровольно-принудительном изгнании». Между Херсоном и Киевом (позднее Берлином) на протяжении многих лет поддерживалось постоянное письменное и телефонное общение. Бердичевский и по сегодняшний день щедро делится с провинцией как библиофильской информацией, так и очередными своими книгами.
Петербуржец Н.М. Спиченко, известный коллекционер и исследователь отечественного гербового книжного знака, добрейший и отзывчивый человек, был просто отцом родным для херсонских экслибрисистов. ВБ часто обращался к нему (письменно), когда сталкивался с затруднениями при описании своих художественных или гербовых знаков, «пощипывали» маэстро и мы с Щербаковым. А когда Спиченко в 1967 г. прислал в Херсон на ознакомление машинописную копию знаменитого труда Е.А. Розенбладта «Русский книжный знак. Библиотеки частных лиц», у ВБ «во рту дыханье сперло». Срочно был созван совет, на котором было решено этот уникальный материал скопировать – 15 книг общим объемом в 2334(!) машинописных листа. Затем мы, чуток поостыв, приняли решение скопировать только 1-й раздел – «Художественные книжные знаки» (4 книги, 687 л.) и 2-й раздел «Геральдические книжные знаки» (3 книги, 457 л.), с остальным материалом, не столь для нас срочным и важным, – повременить.
Это сейчас, когда под рукой компьютер, сканер, принтер и прочие чудеса цифровой техники, копирование не представило бы больших затруднений. А 45 лет тому назад копирование производилось дедовским способом: в механическую пишущую машинку закладывались не более 4 листов бумаги (между ними 3 листа копирки) и машинистка, барабаня по клавиатуре пальчиками и постоянно визуально сверяя текст оригинала с тем, что она отпечатала, переносила информацию на вновь создаваемую копию. Процесс весьма длительный, трудоемкий и капризный – стоило ошибочно нажать не ту букву, и в ход шла стирательная резинка, «блоху» надо было стереть на всех экземплярах копии, а на ее место впечатать нужную букву.
Но охота пуще неволи. Мне было поручено найти опытную машинистку, обеспечить ее бумагой и договорится об условиях оплаты. Сверку текста оригинала и копии (по мере выхода готовой продукции), правку замеченных ошибок и вписывание чернилами «латиницы», которой в описаниях книжных знаков было достаточно (надписи, девизы, подписи и пр.) взял на себя ВБ. Щербакова, ввиду слабости его здоровья, мы к процессу копирования не привлекали.
Окончательное решение было следующим: закладывать в машинку 5 экземпляров копий, 5-й экземпляр, самого низкого качества печати, забираю я, а первые четыре – ВБ. При этом варианте я обеспечивал только бумагу, копирку, копировальную ленту, а ВБ расплачивался с машинисткой за выполненную работу. Через полтора месяца печатание копий было закончено, оригиналы с низкими поклонами возвращены в Ленинград благодетелю Спиченко, а в Херсоне остался хотя и неполный «Розенбладт», но его основные разделы. Со временем иностранный текст в напечатанные копии был вписан, небольшие ошибки исправлены (машинистка была опытной, ошибок допущено мало), все книги одеты в твердые переплеты. Первый комплект, самый лучший по качеству печати, ВБ оставил в своем собрании, а остальные три комплекта пустил в обмен. Насколько мне известно, так поступали многие коллекционеры-экслибрисисты в других городах, распространяя этот капитальный свод Розенбладта машинописным «самиздатом».
Несколько слов о Евгении Александровиче Розенбладте. Среди коллекционеров и исследователей отечественного книжного знака он по праву занимает одно из почетных мест. Им была собрана одна из крупнейших в бывшем Союзе коллекция – около 25 тысяч. Тщательное изучение, систематизация и описание книжных знаков привели к написанию уникального труда, капитального свода в 15 машинописных книгах – «Русский книжный знак».
Пробовал свои творческие силы Розенбладт и как художник-любитель, изготавливая и даря своим друзьям книжные знаки для их библиотек. Для нас, херсонцев, интересен тот факт, что им были изготовлены два художественных экслибриса и для нашего земляка Б. Лавренева (1937 г., 1938 г.). После смерти Розенбладта в 1958 году вся коллекция книжных знаков и один полный экземпляр рукописи «Русский книжный знак» были приобретены Библиотекой Академии Наук СССР в Ленинграде.
Как-то в начале 1981 года ВБ приехал ко мне с Е.Е. Подольским, первым директором открытого в 1978 г. Художественного музея. У Подольского, человека предприимчивого и энергичного, возникла оригинальная мысль проведения выставки произведений искусства из частных собраний херсонцев. А поскольку ВБ прекрасно знал и был в хороших отношениях почти со всеми коллекционерами, пользовался у них авторитетом, Подольский прибегнул к его помощи.
В короткое время они встретились со многими собирателями и договорились о временном «изъятии» наиболее интересных экспонатов. Подавляющее большинство городских коллекционеров откликнулось на идею проведения выставки и безропотно предоставили организаторам почти все, на что те указали. Из собрания ВБ было отобрано несколько старинных икон и старопечатных антикварных книг в кожаных переплетах с медными застежками. У меня – десятка полтора медного литья (кресты, иконы, складни), офорты киевского художника И. Плещинского и ряд гравюр XVIII–XIX вв.
Выставка получилась изумительная: старинные иконы, живопись, акварель, гравюры, фарфор и фаянс, бронзовая и чугунная кабинетная скульптура, медная пластика, портретные медальоны и проч. Воодушевленный успехом, планировал неутомимый Подольский издание подробного каталога первой выставки и проведение второй подобной, но не случилось, т.к. его вскоре из музея «ушли».
Самые дружеские, деловые и долговременные отношения у ВБ были с известным херсонским нумизматом, краеведом и издателем В.Б. Пиворовичем. Поскольку направление и темы их собирательской деятельности были различны, то никакое соперничество не мешало их товарищескому общению. Подарил Пиворович ВБ машинописную копию рукописи И. Векслера «Херсон и его жители», около двух десятков писем и фрагменты дневника А.Ф. Литвиновского, в свое время владельца одной из крупнейшей библиотеки нашего города. Дневник времен оккупации Литвиновский писал на обороте немецких листовок (бумажный голод). Из архива местного краеведа, журналиста и фоторепортера А.С. Петражицкого, расстрелянного в 1937 г., несколько стеклянных фотонегативов 9х12. Мы впоследствии отпечатали с этих негативов комплект фотографий, и нас очень впечатлили репортажные снимки снятия церковных колоколов и дробление их кувалдами.
На моей памяти в собрание ВБ от Пиворовича поступило достаточно много интересных материалов, но книги занимали здесь главенствующую роль, особенно изданные в местных дореволюционных типографиях. А когда Пиворович начал издавать журнал «Летопись Причерноморья» (1999 г.), он предложил ВБ публиковать любые интересные документы без ограничения объема и темы, тем самым призывая оставить в печатных изданиях память о себе и своем собрании. Но несговорчивый ВБ под различными предлогами отнекивался, и только в шестом номере (2006 г.) настойчивому редактору-издателю удалось уломать «великого немого», и на последних страницах журнала появились несколько краеведческих материалов с указанием – «Из собрания Быстрова В.А.».
Щедро дарил Пиворович ВБ и свои вышедшие книги и журналы: «Улицы старого Херсона», «Великолепный князь Тавриды», «Монеты и клады Юга Украины» (в 2-х кн.), «Летопись Причерноморья», (все шесть номеров), и только последняя книга – «Херсон и его жители» – приготовленная Пиворовичем в дар, не дошла до адресата из-за болезни библиофила.

*  *  *

Во время нашей дружбы с ВБ мы частенько организовывали совместные летние отпуска. Выезжали семьями, как правило, на морское побережье. И это не считая многочисленных субботне-воскресных или праздничных вылазок на лоно природы в раденские и цюрупинские леса или днепровские плавни.
Запомнилась, а особенно нашим детям, поездка в Ольвию – заповедные развалины древнего греческого города у села Парутино. У ВБ и там оказались хорошие знакомые, с которыми он заранее договорился, они предоставили нам прямо на территории заповедника крышу над головой в виде летней кухни, раскладушки и спальные мешки. Так совпало, что экскурсий и археологических раскопок во время нашего приезда не было, и наша группа целыми днями бродила по расчищенным и нерасчищенным местам легендарного мегаполиса. Рассматривали контуры улиц, остатки фундаментов домов, фрагменты мозаичных стен и полов, остатки городских стен и сторожевых башен, круглый каменный жертвенник на центральной площади. С упоением рылись в массе битой бытовой посуды, которую археологи, после извлечения из земли, просто оставляли небольшими кучками у места находки. Роль экскурсовода исполнял сам ВБ, профессионально комментируя все то, что мы впервые увидели и даже потрогали руками. Здесь он был на высоте, умел расцветить свои повествования такими деталями из античной мифологии, что дети слушали его, раскрыв рты.
О древнегреческой посуде, обломки которой попадались в изобилии, ВБ мог рассказывать часами – амфора, арибалл, гидрия, киаф, килик, скифос – так и сыпались на нас эти мудреные слова. Тут же на песке, ВБ мог нарисовать предполагаемые контуры сосуда, фрагмент которого кто-то из нас нашел. Научил он нас различать посуду простую, для повседневного употребления, от дорогой, изящных форм, часто покрытую черным лаком, украшенную орнаментом, приобретаемой состоятельными людьми.
Всю нашу команду, особенно детскую ее часть, ВБ настроил на поиски ручки или горлышка амфоры с клеймом, по которому археологи определяли место и время изготовления амфоры. Обломки амфор попадались нам часто, но с клеймом, к глубокому сожалению ВБ, так и не нашли. Безусловно, первоначальные свои познания в археологии наши дети получили именно здесь, хотя в дальнейшем мы бывали и в других, богатых археологическими памятниками местах.
Конечно, Ольвия есть Ольвия, знаменитый мегаполис, постоянно исследуемый и многократно описанный. Но в наших краях сохранилось много других остатков древних греческих поселений. Родители одного из знакомых ВБ проживали в селе Черноморка (Бейкуш), что на берегу Березанского лимана, неподалеку от Очакова. Крыша над головой, морские купания, отменная рыбалка (бычки, кефаль) были нам любезно предоставлены. Рыбачить ВБ не любил (рыбалка мешала курению), хотя с жаренными бычками справлялся отменно. И к тому же нас с ним, в первую очередь, интересовало другое – в нескольких километрах на север от села столичные археологи проводили раскопки древнегреческого поселения, ровесника Ольвии. За многие века от этого поселения остался небольшой «пятачок», большая же часть была смыта волнами безжалостного лимана.
Когда мы туда приехали, археологов не было, но после них остались несколько разведочных шурфов (длинные неглубокие траншеи). От ветра и дождей стенки шурфов осыпались, и, часто-густо, на свет божий выглядывали фрагменты всевозможной керамической посуды, зеленые пятна насквозь прогнивших бронзовых монет «дельфинчиков», старое стекло с характерным матовым отливом, бусинки, сережки и обломки различных бытовых предметов. Наши детишки с охотничьим азартом выковыривали из земли своими пальчиками эти осколки прошлой древнегреческой жизни.
Тут случались и встречи со степными гадюками. Пользуясь случаем, ВБ рассказал нам цветистую легенду о змеях, охраняющих клады и утерянные драгоценности. После того, как гадюка изгонялась нами с насиженного места, недовольно уползая в ближайшее убежище, мы рьяно перерывали охраняемое место, но, увы и ах!, ничего не находили. А ВБ, посмеиваясь, говорил, что мы недостаточно уверовали в истинность народных легенд и плохо копали.
С высокого берега села Черноморки, если смотреть в сторону моря, прекрасно виден легендарный остров Березань. В свое время его исследовали Г.Л. Скадовский, Б.В. Фармаковский, В.И. Гошкевич и другие звезды археологической науки. Большинство предметов древнегреческого быта, найденных на острове, хранятся в Херсонском краеведческом музее, а «жемчужины» были переданы в Эрмитаж.
Все наши попытки попасть из Черноморки на Березань были напрасными – пограничная зона, военный объект, никакой археологии, никаких исследований.
В селе Ивановка, что на берегу Ягорлыцкого залива, проживал местный механизатор Григорий (фамилию я начисто забыл). Начитавшись книг старых и современных археологов, он увлекся изучением прошлой истории своего края. Бродя по пескам вокруг родного села, он собирал, так называемый, «подъемный материал»: скифские наконечники стрел, обломки древнегреческой и местной посуды, монеты различных эпох и народов, населявших этот край, турецкие и казацкие глиняные курительные трубки, колечки, браслеты, серьги и бусы, которыми украшали себя древние красавицы, все, что относилось к глубокой старине.
А однажды, прямо у себя в огороде, он откопал древнее захоронение. Тщательно очистив могилу от земли, он описал лежащий там скелет и все предметы, находившиеся в захоронении. С этим описанием и предметами, которые были в могиле (скелет он оставил на месте) Григорий приехал в Херсонский краеведческий музей. Его направили к И.Д. Ратнеру, ведущему специалисту по археологии. Ратнер внимательно ознакомился с описанием захоронения и предметами, привезенными ивановским археологом-любителем, зафиксировал дар, преподнес несколько своих книг по археологии и попросил Григория приехать еще раз, чтобы уточнить некоторые подробности находки.
В следующий приезд Григория в Херсон Ратнер познакомил его с ВБ, они разговорились на любимую ими тему, понравились друг другу, и Григорий пригласил ВБ к себе в гости. Вскоре подоспели наши отпуска, и мы через Гопри на автобусе поехали в Ивановку. Ознакомились с археологической коллекцией хозяина, переночевали, а утром бодрым шагом пошли к Ягорлицкому лиману, к месту, указанному нам Григорием. Там разбили палатку и несколько дней бродили по окрестным пескам высматривая острым взглядом все, что представляло интерес.
Много лет назад эти пески укреплялись лесополосами. Тяжелыми тракторными плугами пропахивали в песке глубокие борозды и прикапывали в них саженцы. Деревья выросли, а в вывернутых плугом песчаных откосах, на поверхности, оказалось многое из того, что находилось на глубине.
По вечерам на велосипеде приезжал к нам Григорий, привозил воду и хлеб, рассматривал наши находки, уточнял места поисков. Наш «улов» составил с десяток бронзовых наконечников от скифских стрел, несколько плохо сохранившихся монет, много фрагментов стеклянной посуды, несколько обломков бронзовых предметов неизвестного назначения, обломки посуды грубой выработки с примитивным орнаментом, изрядное количество разного качества и вида стеклянных бусинок. К слову сказать, у ВБ накопилось их на два ожерелья, которые до сих пор висят в его кабинете.
Изрядно загоревшие и похудевшие, соскучившись по городскому асфальту, мы покидали дружелюбный берег залива. Перед посадкой в рейсовый автобус на Гопри, заходили к Григорию, выпивали на дорогу по стаканчику виноградного вина. ВБ тут же требовал еще раз показать ему археологические ящички с коллекцией. Со строгим видом откладывал в сторону с дюжину предметов и с железной логикой доказывал оторопевшему хозяину, что, дескать, эти вещи нарушают стройное содержание всей коллекции. Но, поскольку, выбрасывать их на помойку негоже, то так и быть, он сделает одолжение и заберет их с собой. Размягченный вином и выказывая уважение к гостю, хозяин соглашался, предметы заворачивались в газетные клочки и перекочевывали в дорожную сумку ВБ.
Еще два-три раза ВБ самостоятельно наведывался в Ивановку, отвозил туда пару десятков брошюр с археологической тематикой и возвращался с хорошим обменом. Через несколько лет мы узнали, что ивановский археолог-любитель погиб в неравной борьбе с «зеленым змием».

*  *  *

Как-то приобрел ВБ в букинистическом магазине растрепанный томик, посвященный прижизненным изданиям Тургенева. В этом томе, в качестве приложения, было помещено прекрасно литографированное факсимиле одного из титульных листов с дарственной надписью Тургенева актрисе Савиной. Это лист ВБ аккуратно извлек, «состарил» свежеобрезанные края и выслал московскому писателю-книголюбу В.Г. Лидину, попутно сообщив, что нашел этот раритет в пачке старых документов. Расчет ВБ был прост: ну, пожурит профессионал молодого, начинающего книголюба за неумение отличать подлинник от копии, но зато будет автограф известного писателя. Тем более, что ВБ заранее извинялся в своем письме: «Если надпись на ней подлинная, мне будет приятно доставить Вам радость. Если это ничего не стоит, порвите – и дело с концом».
Результат превзошел все ожидания. Старик впопыхах или сослепу сразу не разобрал, что это «фальшак», тут же написал в Херсон неизвестному книголюбу восторженное письмо с благодарностью за спасенную редкость. Почти без промедления Лидин опубликовал в газете этот, по его мнению, уникальный случай спасения литературной ценности. (см. В.Г. Лидин. Страничка Тургенева – Советская Россия, 1964, 5 апреля, № 82).
Завязалась дружелюбная и относительно длительная переписка, а тут еще ВБ задумал попробовать свои творческие силы на литературном поприще. Из всех жанров он выбрал рассказ и по этому поводу постоянно советовался со знающими людьми. Перечитал массу рассказов как классиков, так и современников, пытаясь уловить технику, методы и приемы написания короткого литературного произведения, постичь секреты построения сюжета и фабулы.
Маститый писатель, польщенный уважительным вниманием провинциала, пытающегося овладеть литературным мастерством, охотно отвечал на его вопросы, советовал общепринятую чушь (хождение в народ, ни дня без строчки, терпение и труд и пр.). Осведомленный о библиофильских достижениях херсонца, дарил ему редкие книги со своим автографом. Не очень много, но все же. Приглашал к себе в гости в Москву, чем ВБ несколько раз и воспользовался.
Так продолжалось несколько лет, пока Лидин не подготовил к печати свои заметки книголюба. Один из рассказов этой книги был посвящен тому, как херсонский книголюб спас тургеневский автограф (см. Вл. Лидин. Друзья мои – книги. – М., Книга, 1966, с. 50). Но шила в мешке не утаишь, сразу после публикации несоответствие был обнаружен специалистами. Знатоки сообщили Лидину, что подлинник описанного автографа уже долгие годы хранится в одном из книгохранилищ. Положение Лидина перед литературоведами было хуже губернаторского – оказалось, что крупнейший библиофил и знаток редких отечественных изданий не все знает о Тургеневе и даже не смог отличить качественную литографическую копию от оригинала. Реакция последовала незамедлительно – Лидин прекратил переписку с Херсоном, а из последующих изданий его популярной книги рассказ о ВБ был выброшен.
Каюсь, я был свидетелем и невольным участником этого подлога, но по молодости лет не смог оценить неэтичности данного поступка и не предполагал, что дело зайдет так далеко. Безусловно, ВБ переживал по поводу случившегося разрыва с Лидиным, я же не докучал ему с вопросами, делал вид , что меня это не касается. С другими же друзьями-книголюбами, когда речь заходила о лидинских книгах, автографах, письмах, ВБ мастерски переводил разговор на другое. Дело доходило даже до того, что ВБ под разными невинными предлогами старался изъять первое издание «Друзья мои – книги» из библиотек своих знакомых собирателей.
И только лет через 30 (!), в начале 1990-х г., ВБ выступил на очередном заседании клуба, посвященному 100-летию Лидина, и рассказал о московских встречах с писателем-библиофилом, о его книгах с автографами и письмах, хранящихся в архиве докладчика. При этом он плавно обошел все острые углы. Тут уместно припомнить, как продолжались и чем закончились писательские пробы ВБ. По совету добрых дядек он «идет в народ» – оформляется внештатным сотрудником в Комсомольский РОВД и участвует в милицейских расследованиях, задержаниях, обысках и допросах. Через некоторое время 2–3 его рассказа появляются в ведомственном милицейском журнальчике, одного из героев он буквально списывает с нашего общего знакомого Алика Абдалова. После милицейской эпопеи и изучения жизни как она есть, писательский пыл ВБ иссяк, других его литературных публикаций я не знаю. Попытки реализовать свои способности в литературе громкого успеха ему не принесли.
А вот рассказчик он был превосходный, особенно в области любимого им книговедения, обладал прекрасной и точной памятью, знал где, что, когда. Порою слушатели говорили ему, что он, обладатель большого и малоизвестного фактажа, мог бы легко писать, если не диссертации, то прекрасные научные и публицистические статьи, вводя в научный оборот много нового и ценного. На это он, затягиваясь сигаретой, или отнекивался, или отмалчивался, или переводил разговор в другое русло.
Во время своих московских поездок за редкими книгами и экслибрисами ВБ знакомился, а затем переписывался, со многими букинистами, библиофилами, коллекционерами, художниками-экслибрисистами, писателями-книголюбами.
На почве книголюбия и коллекционирования книжных знаков общался ВБ и с талантливым писателем Василием Осокиным. В дальнейшем между ними завязалась интересная переписка, обмен книжными знаками и книговедческой информацией.
И вот летом 1967 года В. Осокин лично нагрянул в провинциальный Херсон в гости к собрату по увлечениям. Остановился у ВБ, спал на раскладушке, знакомился с историческими достопримечательностями Херсона, отдал должное виноградному вину местного разлива, южным фруктам и купанию в Днепре. Мы с ВБ были его неизменными гидами и на теплом днепровском песочке слушали его интересные, увлекательные рассказы. А вечерами московский гость внимательным образом знакомился с книжными и экслибрисными редкостями в собрании хозяина.
Расстались они еще большими друзьями. Примерно через год в городской газете появилась обширная статья В. Осокина «Библиотека электрика Быстрова» (см. «Надднепрянская правда», 1968, 16 ноября). Через несколько лет московский писатель повторил эту основательную статью с небольшими разночтениями в толстом литературном журнале (В. Осокин. В библиотеке херсонского рабочего // Дружба народов.–1976.– № 3.– С. 285).). Несмотря на давность, они остаются одними из лучших статей о ВБ и его собрании. Прошло немало лет, библиотека и собрание экслибрисов пополнились значительным количеством новых редкостей, и жаль, что нет другого Осокина, который бы так же ярко описал современное состояние собранного ВБ историко-литературного богатства.
Пробовал ВБ себя и как популяризатор книжного дела. В московском еженедельнике он опубликовал заметку о редком книжном знаке (В. Быстров. Экслибрис Якова Брюса // Книжное обозрение.– 1967.– 3 сент. (№ 36), а в «Надднепрянской правде», единственной в то время городской газете, он опубликовал в период с 1966 г. по 1967 г. несколько своих статей. Даже если судить по заголовкам («Наводнение в книгохранилище», «Эразм Ротердамский», «Книга о прошлом Херсона», «Голос из неволи», «Золотой профиль», «Найденный поэт») все они исключительно на любимую тему автора – о книгах и книжниках.

*  *  *

В теплых, дружеских отношениях с ВБ был художник В.Г. Курнаков и его жена Надежда Тихоновна. Курнаков уважал ВБ за неординарность, за настойчивость и целеустремленность в разысканиях и приобретении раритетов для своего собрания. Художник дарил коллекционеру живописные работы, и у ВБ за некоторое время накопилось с дюжину произведений как самого художника, так и его коллег.
Но особое внимание ВБ проявлял к библиотеке художника, причем на солидный и хорошо подобранный раздел художественных альбомов и монографий он не посягал. А вот на обширную подборку каталогов выставок, пригласительных билетов и памяток, газетных и журнальных вырезок с рецензиями и отзывами о художниках и картинах, а в особенности, на книги и брошюры, изданные в Херсоне, ВБ имел особые виды.
Я далеко не всегда был свидетелем перехода экспонатов из одного собрания в другое, меня не посвящали в тайны процесса, да и сам Курнаков не очень поспешно и щедро отдавал свои сокровища, но со временем количество каталогов и прочего им сопутствующего в собрании ВБ весьма возросло. Появился в библиотеке ВБ и ряд книг и брошюр, ранее принадлежавших Сильванскому, Пещанскому, Литвиновскому, Зильберштейну, Юферову, о чем свидетельствовали наклеенные на книги экслибрисы.
Подарил Курнаков ВБ рисунок таинственной и загадочной художницы Мисс (А.В. Ремизова, умерла в Херсоне в 1928 г.) и цинковое клише для экслибриса А.П. Комарова. По словам Курнакова, это был единственный книжный знак, нарисованный им за всю свою творческую жизнь в 1929 г. Курнаков, Сильванский и Комаров были дружны, и по инициативе Сильванского был сделан рисунок, в типографии изготовлено клише и отпечатан тираж (500 экз.). Курнаков сообщил нам, что Комаров был театральным работником, а во время немецкой оккупации директором городского театра, дальнейшая его судьба неизвестна.
У нас с ВБ уже накопился некоторый опыт печати книжных знаков в домашних условиях. Нехитрый инструмент и простые приспособления, немного типографской краски, подготовленная заранее пачка форматированной бумаги, вот и все, что требовалось. Отпечатали мы тиражом в 100 экз. и знак Комарова, 50 оттисков пошло на вклеивание в брошюру «Экслибрисы херсонских книголюбов» (Херсон, 1965), остальные – обмен с коллекционерами.
Тем, кто интересовался историей и культурой старого Херсона, неоднократно попадались имена Сильванского, Пещанского, Баранова, Нечитайло-Андреенко, Петражицкого, Зильберштейн, Лавренева, Брюммера, Коновалюка, Конопацкого, Туржанского, Иконникова, Литвиновского, братьев Гошкевичей и др. Их уже давно нет, встречаются иной раз только лишь следы, малые крохи их талантливой творческой деятельности: книги, рисунки, картины, автографы, экслибрисы, фотографии, принадлежавшие им вещи.
Мы сидим перед человеком, который их всех прекрасно знал, а с большинством был в дружеских отношениях. Ему уже восьмой десяток, он уже старше многих своих легендарных современников, покинувших бренную землю. Сутулясь, медленно покачиваясь в такт своей речи, тихим голосом без интонаций, как бы вглядываясь через полузакрытые глаза поверх наших голов в то далекое время, Курнаков повествовал о событиях, фактах, эпизодах, свидетелем и участником которых он был. Своими чуткими пальцами перебирал лежащие перед ним «наглядные пособия», иллюстрирующие его рассказ.
К сожалению, после таких бесед я не вел никаких, хотя бы кратких, записей о впечатлениях и вновь узнанном. В молодости ведь не думаешь о том, что придет время вспоминать, а память не удержит многого из того, что было бы интересно рассказать или проанализировать. В этом отношении Быстров был на высоте, он бережно хранил многочисленные материалы, полученные как от Курнакова, так и из других источников, а после поучительных бесед с художником, уже дома, в спокойной обстановке, делал краткие конспективные записи об услышанном.
Но и здесь ВБ пошел дальше, он уговорил «последнего могиканина» вспомнить и рассказать все, что тот знал о С.А. Сильванском, самой яркой личности из круга друзей художника. Несколько вечеров они провели наедине (чтобы никто не мешал), ВБ делал заметки, а затем на двух машинописных листах оформил воспоминания Курнакова, придав им стройную форму. Художник внимательно прочел напечатанное и заверил своей подписью. И как оказалось, на сегодняшний день это единственные воспоми-нания современника о Сильванском. Они послужили ВБ основой выступления на проведенной в 1994 г. в Херсоне международной конференции, посвященной художнику М. Нечитайло-Андреенко. (Михайло Андрієнко і європейське мистецтво XX ст. – К., 1996. – С. 85).).
Рассказывая ВБ о Сильванском, Курнаков упомянул, что вторая жена Сильванского – в девичестве Малявинская – умерла не так уже и давно. Он не припомнил точно года, но словами описал, в каком примерно месте на старом городском кладбище она похоронена. Мы с ВБ тщательно осмотрели этот участок и нашли, что искали. Заросший травой невысокий, почти сравнявшийся с землей, могильный холмик был отмечен металлическим сварным крестом. На прикрепленной к кресту табличке сохранилась надпись: «Сильванская Людмила Федоровна, 1903–1953 г.».
Задавали мы вопрос Курнакову, почему он, написавший массу живописных произведений, сделавший сотни рисунков и графических работ, не создал ни одного портрета своих современников. На что художник с сожалением отвечал, что жанр портрета для него оказался наиболее тяжелым. Поиски портретного сходства, улавливание психологического состояния портретируемого оказались для художника мукой-мученической, поэтому он с радостью переходил к любимым цветам и пейзажам.
Как-то подарили коллеги-художники Курнакову «фирменную» палитру, а он сетовал, что не может к ней привыкнуть. Мол, пользовался он ранее при написании этюдов простой фанеркой с вырезом для большого пальца, а теперь должен от нее отказаться, чтобы не обижать дарителей. ВБ тут же доказал, что место этой непритязательной фанерки со следами засохшей краски в его собрании, на что художник молча согласился.
Хранится у ВБ и фотопортрет Георгия Васильевича с его дарственной надписью. Фотопортрет создан их общим другом, фотохудожником Н. Степановым. Это, на мой взгляд, лучший портрет из всех существующих изображений заслуженного художника, что признавал и сам портретируемый. А к своему восьмидесятилетию Курнаков получил в подарок от киевского художника В. Масика превосходно исполненный для юбиляра книжный знак с изображением речного днепровского пейзажа, которые так любил писать Курнаков.
Мы с ВБ были благодарны судьбе за встречу с одним из представителей той славной плеяды, оставившей яркий след в культурной жизни Херсона. Как жаль, что этот щедро одаренный от природы человек не оставил письменных воспоминаний. А ему, пережившему в Херсоне и войну 14-го, и октябрь 17-го, и годы гражданской войны, и голод 21-го, 33-го, и лихолетье репрессий, и войну 41-го с оккупацией (не говоря о более близких к нам годах), было что рассказать о себе и современниках, материала хватило бы на солидную книгу.
Благодаря покровительству Курнакова и его рекомендациям, ВБ близко познакомился со всеми местными художниками. Во первых, жажда общения с творческими, одаренными людьми, а главное, ВБ давно мечтал о профессиональном художнике, который бы регулярно и серьезно занимался созданием книжных знаков, поднимая престиж Херсона. Его многолетние усилия увенчались только одним случаем, когда художник согласился расширить свой творческий диапазон, добавив специфическую книжную миниатюру. Этот случай – Ф.И. Кидер, но о нем чуть позднее.
А сейчас припоминается И.И. Ботько, в мастерскую которого часто наведывался ВБ, делясь информацией о художественных монографиях, до которых Ботько был большой охотник. Несколько раз со своим старшим товарищем посетил художника-живописца и я. Особое впечатление на меня произвела пачка листов, небрежно лежащая на подоконнике, а в ней было не менее тысячи с лишним западноевропейских гравюр XVIII–XIX вв. Как объяснил нам Ботько, он – участник ВОВ – привез их из Германии в качестве военного трофея. Многие из этих гравюр имели на оборотной стороне штампы различных немецких музеев. И когда у художника наступали периоды творческого безделья он внимательно и не торопясь просматривал некоторые гравюры в произвольном порядке и, радуясь удачам старых мастеров в построении композиции или выборе сюжета, сам заряжался созидательными импульсами. Куда подевалась после смерти художника бесценная пачка гравюр, нам с ВБ дознаться не удалось.
Великолепные отношения были у ВБ с херсонским художником Ф.И. Кидером. Художник был хорошо знаком с содержанием экслибрисного собрания ВБ и подборкой экслибрисной литературы. Кидер – художник-живописец, график, скульптор – экслибрисное направление в своем творчестве избрал не без влияния ВБ. Он единственный в нашем городе художник-экслибрисист, работавший в очень сложной технике офорта. По подсчетам исследователей творчества Кидера, им за относительно короткое время было создано 102 книжных знака для своих земляков, друзей и близких, а вместе с вариантами и проектами – более 130. Его работы неоднократно экспонировались на престижных международных выставках. И уже мы с ВБ частенько наведывались в мастерскую художника, чтобы полистать присланные ему, как участнику выставок, иностранные экслибрисные буклеты, каталоги и альбомы.
С самого начала кидеровской экслибрисной эпопеи ВБ терпеливо подбирал практически все экслибрисное, что было создано талантливым художником. На сегодняшний день это одна из более полных и лучших подборок книжных знаков Кидера. Для библиотеки самого ВБ художником в офорте изготовлены четыре книжных знака (Бес коллекционирования – 1983 г., Гилея – 1999 г., Каин и Авель, два варианта – 2002 г). Получал коллекционер в подарок от Кидера и другие графические работы.
В 1998 г. ВБ вместе с И.В. Замараевой издали библиофильским тиражом в 50 экз. каталог «Экслибрисы Феликса Кидера». В нем описаны 25 книжных знаков, исполненных художником на то время. В качестве иллюстраций в каталог вклеены 11 репродукций и приложен один оригинальный книжный знак (офорт). Это первое при жизни художника книжное издание, в котором отражено его экслибрисное творчество.
Необходимо заметить, что в настоящее время книжные знаки Кидера в собраниях коллекционеров встречаются редко, т.к. с офортных досок их печатал сам автор в весьма ограниченном количестве. Как творца, его, в большей степени волновала художественная сторона экслибриса, а тиражирование знака он оставлял заботам владельца. Изготовление же монохромных отпечатков с медных матриц дело весьма сложное и кропотливое, не каждому под силу, поэтому большинство владельцев кидеровских экслибрисов вынуждено ограничились малочисленным пробным тиражом своих знаков.
Очень нравились ВБ работы рижанина А.И. Юпатова, у которого он регулярно приобретал авторские альбомы с экслибрисами (сейчас эти альбомы большая редкость), поэтому у ВБ появилось естественное желание заказать у художника экслибрис для себя. Началась оживленная переписка между Херсоном и Ригой для выяснения содержания рисунка книжного знака и условий его изготовления. Херсонские книголюбы из ближайшего окружения ВБ взволновались и некоторые из них решились вступить на проторенную дорожку и заказать экслибрисы и для своих библиотек.
Последователей оказалось четверо: М. Емельянов, С. Щербаков, И. Щербакова и я. Таким образом, в 1963/64 году Юпатов изготовил для херсонцев шесть экслибрисов (2 из них для Быстрова). Не каждый провинциальный город бывшего Союза может похвастаться такой группой «юпатовцев». Но главное, рижский художник не только присылал заказчику оригинал рисунка созданного им книжного знака (бумага, тушь, перо), но и отпечатанный типографским способом тираж вместе с цинковым клише. Сюда же прибавлялись десяток-два тиражированных экслибрисов с собственноручной карандашной подписью художника, которые очень ценились при обмене между коллекционерами.
По тем временам это был невиданный сервис. Рядовому книголюбу разместить частный заказ на тиражирование экслибриса в государственной (и только) типографии было практически невозможно, тогда даже изготовление билетов в кинотеатры подвергалось тщательной цензуре, а тут малопонятные, и какого-то сомнительного свойства и назначения «экс клипсы». А в Прибалтике – «советской загранице» – к этому относились абсолютно спокойно, Юпатов получал официальное разрешение на свои рисунки книжных знаков и заказывал необходимые их тиражи.
На юпатовском книжном знаке Щербакова расположена любимая им мудрость о коне, правителе и праведнике. Славянскими буквами написано: «узда коневи, правитель есть и воздержание, праведнику же книги». Он нам с ВБ рассказывал, откуда позаимствована эта мысль, но я уже запамятовал. Припоминается что-то, связанное со сборником назиданий для мирян, писанных монахами в давние времена.
А безбоязненный и эпатажный ВБ расположил на своих двух, абсолютно одинаковых, юпатовских книжных знаках разные евангельские высказывания на церковно-славянском языке. На одном из них начертано (в переводе на современный): «…лисицы имеют норы, и птицы небесные гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову». На другом – «Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши». На «политическом дворе» в начале 1960-х годов было теплее, чем при Иосифе Грозном, но все же власти категорически не приветствовали распространение библейских истин. Изменились времена, нет уже художника Юпатова, а благодарные херсонцы еще до сих пор наклеивают юпатовские знаки на свои книги.
Исполненные Юпатовым шесть книжных знаков подтолкнули ВБ и М.А. Емельянова к изданию в 1965 году брошюры «Экслибрисы херсонских книголюбов». В нее вошли восемнадцать оригинальных книжных знаков, исполненных разными художниками. Это полулегальное, несколько наивное издание, вышло тиражом в 50 экз. под грифом несуществующего «Херсонского общества коллекционеров», и до сих пор является единственным в своем роде. А в 1967 году уже под грифом недавно организованного «Херсонского клуба любителей книги» вышла брошюра «Книжные знаки В. Масика» (составители те же), тиражом в 100 экз., с двенадцатью оригинальными оттисками киевского художника.
Пробовал свои творческие силы ВБ и в изготовлении книжных знаков как художник-экслибрисист. Привез он из Москвы набор немецких штихелей для гравирования по дереву и специальные бруски для их заточки. Он очень гордился этим инструментом, купленным у какого-то старика-гравера, но я не припоминаю ни одного деревянного клише, которое он бы исполнил до конца. Техника эта весьма сложна и требует специального обучения под руководством опытного наставника. А вот на линолеуме, с помощью примитивного инструмента, ВБ изготовил свыше десятка клише книжных знаков для себя и друзей, в том числе и для меня. Из них семь оттисков были посланы в Ленинград и там экспонировались на шестой отчетной выставке советского книжного знака (Советский книжный знак. Каталог выставки работ 1962 г. – Л. 1964 г.).
Не обошел он вниманием и технику под названием «сухая игла», это когда рисунок наносится с помощью стальных игл на твердую и ровную поверхность неглубокими бороздками. Затем бороздки заполняются типографской краской, на клише накладывается бумага и этот «бутерброд» прокатывается под прессом. Получается очень четкий и сочный рисунок. ВБ использовал для этой цели пластинки оргстекла вместо классической меди.
У меня сохранились добрая дюжина оттисков разных экслибрисов, изготовленных ВБ на оргстекле. Но до массового тиражирования знаков дело не доходило, т.к. печать с таких клише процесс очень трудоемкий. Так и остались эти книжные знаки в роли «пробы пера».
Безусловно, ВБ посылал свои творческие опусы для ознакомления и обмена коллекционерам и художникам. Его уже знали не только как коллекционера, но и как художника-любителя. Вскоре в солидной экслибрисной монографии, в разделе посвященном художникам-любителям, мы находим следующие строки: «…Недюжинными художественными способностями обладает херсонский экслибрисист техник В.А. Быстров». Такой отзыв дорогого стоит. (Е.М. Минаев и С.П. Фортинский. Экслибрис. – М. 1970. – С. 75).

*  *  *

Одним из основных источников пополнения собрания ВБ был букинистический магазин на Суворова. Пик славы этого магазина, пришелся на середину 1960-х годов. В нем тогда можно было увидеть массу дореволюционной литературы, а порой и антикварные издания. Заведовала в ту пору букинистическим А.Р. Иванова, умная, энергичная, доброжелательная и отзывчивая женщина. Она знала наперечёт всех «ушибленных» книгой, темы их собраний, их пристрастия, вкусы и предпочтения, многим помогла в пополнении библиотек редкими дореволюционными и довоенными изданиями.
ВБ пользовался у Алисы Ричардовны «статусом наибольшего благоприятствования». Он мог часами просиживать в служебной каморке и пересматривать новые поступления, ему первому звонили, если встречалось что-либо интересное. А главное, Иванова иногда брала ВБ в качестве консультанта при выезде на дом к владельцам продаваемой библиотеки.
У херсонских книголюбов букинистический магазин был местом встреч, обмена информацией, оживлённых споров и дискуссий. Можно без преувеличения сказать, что организованный городской клуб «Кобзарь» ведет свою родословную именно с этого места.
Общеизвестно, что ВБ был одним из отцов-основателей и активным членом организованного в 1966 году клуба «Кобзарь». Его интересные и содержательные выступления на заседаниях клуба надолго запоминались слушателям, т.к. всегда отличались оригинальностью изложения, образный рассказ всегда сопровождался демонстрацией интереснейших материалов и документов из личного собрания.
А когда в клубе образовалась «Секция библиофилов» он был единодушно избран ее руководителем. Нет необходимости описывать все мероприятия, проводимые в клубе за время 18-летнего «царствования» ВБ (1980–1998 гг.), т.к. все заседания хронологически зафиксированы в «Хронике работы (1966–2006 гг.)». Но даже при беглом взгляде на этот период видно, насколько «книжнее и библиофилистее» стала проводимая в клубе работа, центр тяжести которой переместился в руководимую им секцию.
Наряду с традиционными заседаниями-лекциями он впервые внедрил такие новые формы работы клуба как выездные и совместные заседания. Выездные заседания предусматривали посещение членами клуба значительных личных библиотек (и не только у членов клуба), фондов и запасников музеев, знакомство с оригинальными краеведческими собраниями. Такие заседания проводились не только в черте нашего города, но и за его пределами.
Так, запомнилось посещение узким кругом активистов г. Николаева, где проживал писатель А. Топоров. Девяностодвухлетний литератор четыре часа бодро рассказывал нам о своей удивительной жизни и творчестве. На прощание он подарил гостям фотографии со своим автографом, а ВБ дополнительно для себя получил авторскую рукопись с пометами и правкой.
Посетили члены клуба и совхоз «Городний Велетень», где у одного из руководителей хозяйства В. Милецкого была прекрасно подобранная библиотека. Выезжали херсонские книголюбы и в Голую Пристань, на дачу к известному писателю и киносценаристу И. Болгарину, который поделился своими впечатлениями о московских и ленинградских литераторах, их взаимоотношениях, «подковерной» борьбе и других малоизвестных фактах литературной жизни.
А выездных заседаний в пределах Херсона было достаточно много. Посещались личные библиотеки М. Емельянова (неоднократно), Л. Ширяева (дважды), актера Д. Короленко, В. Абдалова (трижды), В. Писанской (дважды), В. Белоусова. В художественной мастерской Ф. Кидера члены клуба воочию увидели процесс создания книжного знака в технике офорта.
Совместные заседания проводились, как правило, с областной библиотекой, краеведческим и художественным музеями, областным архивом. Это были выставки, презентации, посещение фондов и запасников, встречи с интересными людьми.

*  *  *

В 1975 году семья Быстровых получила от Судозавода 3-х комнатную квартиру на 4-м этаже 9-и этажного дома по ул. Дорофеева (Остров). И с тех пор богемно-анархичные «посиделки», когда в маленькую комнатку старой квартиры набивалось 6–8 человек, прекратились.
На новом месте ВБ привел в относительный порядок свое уникальное и значительно разросшееся к этому времени собрание книг, экслибрисов и краеведческих материалов. И тут еще раз подтвердилось, что львиная доля редких и ценных книг приобретена была ВБ в благословенные 1960-е годы.
А в середине 1970-х годов внезапно разразился книжный бум со своими гримасами и ажиотажным спросом на все подряд. Поездки ВБ в Москву прекратились из-за своей бесполезности, т.к. настоящая букинистическая торговля иссякла, цены на антикварные и редкие книги повысились до небес.
К этому времени ВБ окончательно осознал значимость, редкость и ценность своего личного собрания. В отношениях с друзьями-книголюбами и коллекционерами ВБ стал как-то суше, строже, не допускал панибратства, поддерживал дистанцию. На новой квартире изредка можно было увидеть более двух гостей. Как правило, приходили по одному, по предварительной договоренности, беседа велась в насквозь прокуренной кухне. В «святая-святых» – большую комнату-библиотеку – допускались только несколько избранных, и то на очень короткое время.
Для ВБ наступили тяжелые времена, т.к. свою жизнь без приращения библиотеки старыми изданиями и коллекции экслибрисов редкими экземплярами он не мыслил. В этой ситуации ВБ пошел на крайние шаги: стал потихоньку использовать свой обменный фонд. У каждого серьезного собирателя есть обменный фонд, в него входит все то, что не является темой собирания данного коллекционера, но имеет коллекционную ценность. Так и у ВБ было достаточное количество всевозможного материала, приобретенного по случаю в ходе всякого рода обменов. Монеты, марки, открытки, нагрудные знаки, ордена-медали, репродукции и гравюры, акварельки, медная пластика, пачка старых нот, современные книги повышенного спроса и др. Но и обменный фонд не безразмерен, многого он ВБ не дал, т.к. обмен происходил, как правило, в Херсоне, а здесь серьезных экспонатов высокого достоинства ожидать не приходилось, – мелкая дребедень, шило на мыло.
В период всеобщей «демократизации» очень беспокоили ВБ участившиеся ограбления коллекционеров. Он тщательно анализировал все ему известные случаи краж, как в Херсоне, так и в других городах, и пришел к малоутешительному выводу, что все ограбления происходили, как правило, по наводке, и «коллекционеры с отмычками» прекрасно знали за чем идут, где и что лежит. Беспокоясь за сохранность «жемчужин» своего собрания, ВБ убедительно просил своих родственников и близких друзей не афишировать окружающим содержимого своих коллекций. Сам он стал очень осторожен и скуп на информацию о своих раритетах. Под различными благовидными предлогами (болен, не могу найти, нет времени, кому-то отдал и пр.) он отказывал газетчикам в фактическом материале для публикаций и сам в последние годы не написал ни одной популярной статьи.
Многие из окружения ВБ, особенно молодое поколение краеведов, книжников и собирателей, считали его «скупым рыцарем». И если ранее, в прошлые годы, на многих городских выставках, организованных библиотеками или архивом, можно было увидеть редкие книги, исторические документы или экслибрисы из собрания ВБ, то в более позднее время таких случаев не было. Его выступления в клубе «Кобзарь», с демонстрацией иллюстративного материала из своего собрания стали очень редкими, причем книгу или книжный знак, демонстрируемый слушателям, он из своих рук не выпускал.
А за последние двадцать лет собирательская деятельность ВБ круто сошла на нет. Здесь я должен оговориться – речь идет о приобретении дореволюционных или, в крайнем случае, довоенных коллекционных материалов. С 1990-х годов я не припомню ни одного случая, когда бы ВБ похвастался пополнением своего собрания редкой книгой или уникальным экслибрисом.
Современные библиофильские издания («Альманах библиофила», «Библиофил», «Невский библиофил», «Библиофилы России», «Российский экслибрисный журнал», книги Я. Бердичевского) и новые книжные знаки ВБ не очень то жаловал, хотя просматривал их регулярно и даже кое-что оставлял в своем собрании. Практически прекратилась и переписка-обмен с иногородними экслибрисистами. Часто он шутил, что будучи молодым коллекционером он купался в «старье», а сейчас тонет в «новье».
Предпринял ВБ попытку дополнить свой основательный раздел экслибрисной литературы современными копиями тех изданий, которые он безуспешно разыскивал многие годы (Иваск, Адарюков, Верещагин, Савонько, Розенбладт). Но получив 3–4 копии, заказанные экслибрисистам-коллекционерам Киева и Одессы, остался недоволен качеством изготовления.

*  *  *

По правде сказать, за почти полувековой период в наших с ВБ отношениях не все было так безоблачно – мир да покой, тишь и благодать. По свойствам своих характеров мы были еще те перцы. Иной раз на нормальные, дружеские отношения набегала некоторая тень, случались временные охлаждения, обиды, недоразумения, эгоистическое непонимание поступков другого, демонстрация характера и банальные ссоры. Но проходило непродолжительное время (которое лечит), и все становилось на привычное место. Вновь планировались совместные летние отпуска, походы и вылазки за редкостями, проводилось печатание очередного экслибриса, обсуждение вновь приобретенного, визиты к интересным людям, подбор тем и материалов к выступлениям на заседаниях клуба «Кобзарь» и проч.
Но после случившегося пять лет назад последнего нелепого разрыва, не имеющего логического объяснения, примирения не наступило. Опоздали. Вероятно, правы психологи, утверждающие, что люди устают друг от друга. Может быть.
Смерть – венец жизни. В последний раз я мысленно разговаривал с ВБ, стоя у его открытого гроба и искренне убежден, что зла между нами не осталось. Отпевали Владимира Андреевича Быстрова на следующий день после кончины в Свято-Сретенской церкви священники о. Дамиан и о. Иоанн. Похоронен он на пригородном Киндийском кладбище в могиле матери.
Мир праху твоему, беспокойный книжник!