Случайное знакомство

Эдуард Вайнштейн

Случайное знакомство
(Воспоминания о М.И. Горлове)

Закатилось «солнце планеты». Ушёл от нас «гениальный вождь и учитель всего прогрессивного человечества, лучший друг детей и физкультурников». Наиболее истово верующие отрыдались и... ничего не случилось. Жизнь пошла своим чередом.
Постепенно в нашу провинцию проникли первые лучи оттепели. В кинотеатрах прошёл кинофильм «Летят журавли» и люди увидели, что война была не только героическая, победоносная и освободительная. Появились опальные «Звезда» и «Ленинград». «Литературная газета» и «Комсомолка» стали безумно интересными. И все вдруг узнали, что кроме Фадеева, Шолохова, Константина Симонова, еще есть Ильф и Петров, Бабель и другие писатели и поэты. У многих на стенах вместо портретов Сталина и прочих вождей появились портреты Хемингуэя.
Из рук в руки передавалась повесть «Не хлебом единым». А по-том в журнале «Москва» с благословения Твардовского вышел «Один день из жизни Ивана Денисовича». Чистые руки выкормышей «железного» Феликса слегка разжались на горле интеллигенции.
Все щеголяли цитатами из Ильфа и Петрова. Бурно расцвёл жанр политического анекдота. Люди учились не пользоваться соцновоязом, а говорить нормальным языком.
Всем захотелось читать. Информационный аппетит прорезался и у тех, кто раньше не брал в руки даже газет. В Москве при переполненных залах проходили поэтические вечера, на которых блистали ранее неизвестные нервный Евтушенко, страстный Безыменский, меланхоличная с «лёгкой шизой» Белла Ахмадулина.
Все срочно бросились покупать книги. Книга вошла в моду и стала дефицитом. Миллионные тиражи расходились мгновенно. Народ СССР стал «самым читающим народом мира». В Херсоне на площади Свободы в результате объединения двух маленьких магазинчиков – «Политическая книга» и «Военная книга» на Суворовской – открылся огромный Дом книги. Времена, когда можно было подписаться на собрания сочинений через неделю после объявления подписки, канули в прошлое. Теперь это был увлекательный многоступенчатый процесс.
Возле «Дома книги» началась новая жизнь, подчиненная суровым и непреклонным законам очереди. Тут был организован комитет добровольцев, которые взяли управление очередью в свои руки. Комитет возглавлял Юра Радин – худой и скандальный, обладавший опытом участия в «БСМ» (бригада содействия милиции).
О подписке на какое-либо «собрание сочинений» узнавали из газеты «Книжное обозрение», и начиналась процедура создания очереди. Появлялась тетрадь, в которую записывались фамилии и присваи-вались личные номера.
«Не больше одного номера на одну фамилию, не больше одной подписки на один номер, на всех перекличках быть непременно!». Никакие отговорки и оправдательные документы не признавались. Отсутствующих моментально вычеркивали из списков и номера подвигались вперёд. Проверки проводились в 12 часов ночи и в 6 часов утра. После оглашения правил, у магазина оставались ночные дежурные (из стоящих впереди) – дабы не организовалась вторая очередь. Всё это «действо» продолжалось в течение 3х – 4х дней.
Однажды я чуть свет пришёл на очередную перекличку. Собиралась толпа, в основном, состоящая из мам и бабушек, заботящихся о повышении интеллектуального уровня своих отпрысков. И, естественно, толпа «базарных жучков». Над толпой стоял лёгкий шумок. Говорили о том, что где «давали» и что будут «давать». Особняком стояла небольшая группа херсонских книголюбов. У этих разговоры были только о книгах.
Моё внимание привлёк стоящий отдельно и не участвовавший в разговорах высокий худой человек в большой чёрной драповой кепке и рабочей телогрейке. Шея его была укутана вафельным полотенцем. Лицо со слегка раскосыми глазами украшала роскошная Моисеева борода. Мощный лоб говорил о недюжинном уме. Он угрюмо стоял особняком, не смешиваясь с толпой. На лице его читалась отстранённость от всей этой базарной суеты.
Я, заинтересовавшись, подошёл к нему с каким-то незначительным вопросом. Он довольно вежливо ответил и у нас завязался разговор. Мы заговорили о Куприне, и он мне задал вопрос: «А какое произведение Куприна вам больше всего нравится?». Я, не задумываясь, ответил: «Суламифь» и «Гранетовый браслет». Он улыбнулся и ска-зал: «А мне «Добрый доктор». Тут началась перекличка и наш разговор прервался. После переклички все разошлись по домам, прижимая к себе вожделенный первый том подписки.
После этого я попытался узнать у херсонских книголюбов об этом человеке. Мне рассказали, что это инженер судоремонтного завода Михаил Иванович Горлов – страстный и знающий библиофил, по натуре редкий скандалист, антисемит и упрямец. Рассказали, как он колотил переплётчика Кралича за «зарезанную» (обрезанную больше чем надо в процессе переплета) книгу этой же книгой по голове. И я подумал: «Что-то тут не так, ведь в случайном нашем разговоре он назвал своим любимым самый добрый святочный рассказ Куприна».
Наступила осень, а с ней и простуда. Первое средство от этой беды – парная. Решил я сходить в старую городскую баню на Пограничной. Захожу в парильню и неожиданно узнаю в раскаленной ширококостной худющей фигуре с багровой распаренной лысиной и сосульками бороды  –  на верхней полке моего нового знакомого. Поздоро-вались и разговорились. После бани он пригласил меня к себе. Благо, что жил Михаил Иванович почти рядом. Время пролетело незаметно в очень приятной беседе, со «шкаликом» и крепчайшим чаем. Говорили обо всём – о книгах, о политике, о людях. Беседа затянулась далеко за полночь. Ушёл я переполненный восторгом от встречи с таким необыкновенным человеком. До этого знакомства у меня не было по-добных друзей. Знание книг и литературы, меткость суждений, живая, чуть глуховатая, речь – всё это очаровало меня, тогда ещё очень молодого человека.
Впоследствии, много вечеров мы провели с ним за дружескими беседами с неизменным крепчайшим чаем и «чекушечкой». Он очень гордился своим инженерным дипломом и своим наставником – знаменитым Крыловым, автором «Теории устойчивости и непотопляемости судов». Говорил: «Я, простой черемисин, учился у такого знаменитого учёного!».
Он был лаконичен и категоричен в своих суждениях. Однажды я пришёл к нему и увидел на столе книгу, о которой тогда много говорили – «Воспоминания и размышления» маршала Жукова. Я спросил, какого он мнения об авторе. Ответ был как выстрел: «Дундук!» и показал на фотографию в книге, где маршал на даче сидит на скамейке, спинка которой выше его головы. Михаил Иванович спросил меня: «Как вы думаете, зачем такая высокая спинка?». Я в недоумении пожал плечами. «А что бы снайпер не попал в бесценную маршальскую голову» – был ответ.
Однажды Михаил Иванович вытащил из своих загашников тоненькую книжечку в четверть листа писчей бумаги, отпечатанную на машинке в простом картонном переплёте. Хитро улыбаясь, изрёк: «Барков. «Лука Мудищев» и рассказал о том, как ему со своими друзьями студентами Ленинградского кораблестроительного института удалось переписать в Русском музее поэму Баркова, которая экспонировалась в витрине под стеклом. Они сделали просто – разделили всю поэму на строчки, и каждый выучил свои строчки наизусть. Потом пришли в общежитие и записали.
Рассказывал Михаил Иванович о борьбе за честь своей покойной жены – учительницы младших классов, которую травили в школе за то, что она не поставила надлежащую оценку недорослю одного из обкомовских чиновников. Показывал целую папку писем во все партийные инстанции, на которые получал одни отписки. Писал даже после её смерти, но, увы...
Как-то он мне сказал: «Эдуард, надеюсь, Вы будете идти за моим гробом». Но не довелось. Вскорости он разделил свою прекрасную библиотеку и, оставив сыну часть книг, уехал к дочери в Киев. Оттуда я получил всего одно письмо. В нем была горькая фраза: «Прав был Ж. Ж. Руссо, который отдавал своих с Терезой детей в сиротские приюты. По крайней мере, из них выходили хорошие мастеровые». А вскорости до меня дошли слухи о том, что Михаил Иванович вышел из дому за молоком и по дороге умер.
Не пришлось мне идти за гробом. Мир праху его...