Зубрис Г.И. Я знал его

Зубрис Г.И. 

Я знал его

О Владимире Андреевиче Быстрове – херсонском  библиофиле, экслибрисисте, коллекционере…

Я не могу сказать, что он был моим другом, мы не дружили, хотя нечто общее нас  сближало. Мы были современниками того времени, которое в какой-то свой период озвучивалось: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство», хотя познакомились через десять лет после смерти «великого вождя».
…Ранней весной 63 года я прошёл в тесноту букинистического магазина, где трое или четверо молодых людей что-то обсуждая между собой, рылись в книгах, стоящих стопками у стен. Я стал перебирать книги серии «литературных памятников»… До моего слуха долетали обрывки фраз, фамилии, имена: Горлов… Щербаков… Алик… Школьников… – что-то обсуждалось… Мне стало ясно, что эти люди к книге неравнодушны, что они книгопоклонники, к которым относил себя и я. Однако в тот день я не решился познакомиться с ними, – сегодня я не могу припомнить, был ли среди них Владимир Андреевич Быстров.
Но уже осенью мне удалось с Владимиром Андреевичем познакомиться. Я пригласил его к себе домой, мы не спеша скоротали дождливый осенний вечер, начав с осмотра моей библиотеки, в обсуждении книг, авторов, полюбившихся поэтов, судеб… случайности и неизбежности в жизни человека. А когда я пошёл провожать Владимира Андреевича, заговорили о себе… Он рассказал мне, что его отец был армянин и попал под жернова мельницы НКВД, смоловшие в «лагерную пыль» в Ленинграде, где жила его семья, интеллектуальную элиту Санкт-Петербурга (в 63 году так произносил название Ленинграда). Заговорили о войне… блокаде… – Правду о блокаде, – говорил он, – скрывают, она страшна, как всякая правда о коллективизации, оккупации, войне, революции... Пришлось видеть самое жуткое… – он замолчал, как-то ссутулился, втянув голову в плечи…
Не знаю, как так вышло, что он был в каком-то учреждении, которое охранялось, потом из него он как-то ушёл и попал на Донбасс, где работал то ли электриком, то ли учеником… Когда умер наш «великий вождь», пошёл в милицию (?) и объявился… То ли ему назначили Херсон местом жительством, то ли сам он выехал в Херсон… Здесь он начал работать, женился, получил жильё в бараке, где прежде была инфекционная (заразная) больница… – Тут я познакомился с Горловым, потом с Ширяевым, который уже знал вкус лагерной баланды, Горностаевым, прошедшим все возможные фильтры МГБ, возвращаясь из Германии, куда был угнан оккупантами, а ещё позже познакомился с Сергеем Щербаковым и Евгением Мамаенко – от них проникся тяготением к книге, знанию, воспламенился страстью библиофила. Многому научился, повидав многое и многое…
Это по крупицам встреч, задушевных разговоров, листая улицы и переулки Херсона… Не хочу, чтобы сложилось впечатление о неком самолюбовании и позе – во Владимире Андреевиче этого не было.
Он был сдержан, даже замкнут, я бы сказал, скрытен, хотя это только моё мнение. Я не был свидетелем каких-то эмоциональных всплесков, скорее некая угрюмость была ему более присуща. У Владимира Андреевича была «одна, но пламенная страсть» – книги, собирательство книг. Позже он начал коллекционировать экслибрисы, снискавши известность не только на Украине, но и на просторах России. Он – библиофил с большой буквы, не пошлый книголюб, складирующий книги по обложкам и сериям, а – знаток книги. Разговор о книгах, их судьбах, книжных казусах – был безграничен, интересен… Его отношение к книге – было уникальным, ласковым…
Однажды мне пришлось бывать и у него дома, знакомиться с его библиотекой, точнее – сокровищницей книжных раритетов, которых ни у кого в Херсоне – да и не только в Херсоне – не увидишь. Он знавал и переписывался с маститыми книжниками Москвы, Ленинграда, Киева. Такие имена, как О. Ласунский, В. Лидин, Я. Бердичевский – для ценителя, читателя, книжника они много значат. Он буквально «заболевал», узнав что-то о книжной новинке.
…Вот однажды кто-то запустил слух, что в Каховке, якобы, есть сборник стихов Осипа Мандельштама. Слух этот дошёл и до меня. Я позвонил Владимиру Андреевичу, чтобы поделиться с ним этим известием – слышу его гневный ответ: «Не верьте! Я утром, после смены съездил, но ничего подобного там нет, это, как говорят, книжные «жучки» у Дома книги (был такой!), просто шняга.
Книга наполняла его жизнь, он жил жизнью книг. Его божеством был А. С. Пушкин – говоря о нём, он непременно начинал с имени отчества, любил цитировать и ссылаться на пушкинские высказывания. Преклонялся перед поэзией Некрасова… Твардовского ставил превыше всех нынешних поэтов. Мы с ним не раз горячо спорили о Маяковском, Евтушенко, Солженицыне, Эренбурге. Вершиной его отрицательной оценки автора, газетчика, собеседника, человека было обрывистое, рубленное: сталинист! От разговоров о Сталине и сталинщине он брезгливо уклонялся: не надо о нём, о нём стонет на все века Пискарёвка!
Таким был тот Владимир Андреевич Быстров, которого я знал и запомнил.

Херсон, июль 2011 года.