О личности и мастерстве библиографа

В своей статье доктор педагогических наук, директор Библиотеки РАН (С.-Петербург) Валерий Павлович Леонов ставит целью помочь библиографу в овладении статусом профессии. Рассматривая книгу как космический субъект, автор расширяет сферу познания библиографии и видит дальнейшее ее развитие в объединении традиционных средств анализа, обобщения и поиска информации.

В библиографии можно найти все: и вызов, и дерзание приключения, и вдохновение искусства. Легко представить себе, насколько скучным было бы занятие ею, если бы эти стимулы утратили свое значение.
Чтобы очертить читателю примерный «горизонт ожиданий» (выражение К. Поппера) проблем, рассматриваемых в данной статье, сформулирую некоторые исходные предположения, или гипотезы.
1.  Библиография – это то, чем занимается библиограф. Знать то, что ты не знаешь, очень трудно, почти невозможно. Знание в голове может возникнуть только как личный акт понимания. Только ты один начинаешь понимать, что охватил проблему целиком и только потом происходит выделение ее частей (элементов).
2.  Библиография есть производное от библиографа, а не наоборот. Помимо профессионального знания, полученного в процессе образования, библиограф работает на основе предчувствий, догадок и прецедентов. Это то, что психологи называют «живым знанием» (3). Значительные находки, «раскопки» почти никогда не бывают чисто логическими, многое зависит и от эстетического критерия. В их решении есть красота.
3.  Библиография – досужее занятие. Ею можно заниматься  двадцать  четыре часа в сутки. Становление личности библиографа представляет собой долгий и сложный путь, который выражается в постепенном переходе от подражательной деятельности к самостоятельному творчеству. Основу личности составляет духовное начало,  стержень,  вокруг которого формируется внутренняя (психическая) жизнь библиографа. Личностью он становится, а талант как мера способностей обеспечивает «работу» с текстами, их интерпретацию. Талант библиографа проявляется не сразу, а во времени, через приобретение практического опыта.
4.  В процессе занятий библиографией у библиографа может возникнуть  ощущение, что он претендует на обладание профессией,  которая  ему  «не  принадлежит». Библиограф отбирает,  комбинирует, но до конца не отдает себе отчета в том, в какой именно момент наступит осмысление фактов. Даже   тогда,   когда   последовательность   их представления уже найдена, появляются новые «нити» в будущем «ковре». Причем количество найденного материала отнюдь не свидетельствует о его качестве.
5.  Новые идеи в библиографии и книговедении не обязательно  должны соответствовать ранее существовавшим. Но библиографу необходимо показать, что он их знает, чтобы обосновать свою гипотезу. По этой причин он должен обладать способностью не только интерпретировать, но и   создавать   свой   мир книжных текстов. А для этого библиограф обязан знать «устройство» книжного мира, воздвигнутого его коллегами. Так приходят признание и оценка каждого библиографического труда.
6.  Творчество библиографа не бывает простым. В высших своих проявлениях оно уникально при внешне обманчивой легкости и доступности для других. Чтобы отобрать созданное авторами (порой очень давно) и разобраться в нем, нужно воспитывать в себе особые моральные качества, составляющие «неписанный кодекс библиографа»: результаты библиографического поиска, в том числе отрицательные, должны быть документально подтверждены достоверными библиографическими источниками; в свою очередь, достоверность библиографического источника определяется тем, что все включенные в него документы были просмотрены (de visu) библиографом-составителем;   отказ службы каталогов и запрос пользователя не принимаются библиографом «на веру», а подлежат обязательной перепроверке.
7.  Мир книжного знания парадоксален: он открывает библиографу то, что уже открыто другими. Другой (другие) – это зеркало, в которое смотрю я сам и в котором видят меня; зеркало, которое меня обнажает и разоблачает.
Центральная проблема библиографии – поисковая (еще одно предположение в «горизонте ожиданий»). Поиск определяет логику и стиль библиографического мышления на конкретном этапе развития библиографии, а также критерии интерпретации исходных текстов. Первое возникшее в сознании представление, образ – это уже интерпретация всей темы. Как отмечает В. П. Зинченко,  психологи-исследователи «сталкиваются со случаями, когда смысл извлекается из ситуации не только до кропотливого анализа значений, но даже и до сколько-нибудь отчетливого ее восприятия». По его словам, происходит то, что О. Э. Мандельштам обозначил как «шепот раньше губ» (4, с. 24).
Библиографическая интерпретация представляет собой особый вид мастерства. Это – профессиональное реагирование на информацию, в котором отражается психологическая особенность сознания библиографа. Пониманию информации в тексте способствует диалог с ним. Вступая в диалог с текстом, библиограф порождает новую его интерпретацию и, соответственно, расширяет горизонт своего «живого знания». Немецкий философ Ганс Гадамер (1900–2002) сформулировал это предельно кратко и емко: «Само понимание есть самопонимание в чем-то» (2, с. 227).
Профессиональная черта памяти библиографа – это активность сознания. Она проявляется в самом начале работы, но в процессе поиска реализуется по-разному. Активность проявляется в умении правильно читать и понимать тексты, в умении интерпретировать их, обращать внимание на авторские комментарии, примечания, дополнения, стиль и характер представления материала. Каждый подлежащий библиографическому анализу текст требует индивидуальной интерпретации, но только в границах определенного книжного пространства. И в каждом новом тексте последовательность интерпретации меняется. Ведь тексты неосязаемы. Это не символы, это знаки, выражающие определенный смысл. Каждый раз все начинается сначала. Так проявляется интерпретационная техника библиографа.
Что имеется в виду? Весь человек. Мы учимся технике овладения профессией всю жизнь, мы не можем приобрести ее заранее. Библиограф формируется со способностью приобретать технику. Ведь техника – это не наука, которую можно преподать, не теория. Это компонент творчества, и потому она каждый раз проявляется по-новому. В моем понимании, опытный библиограф конструирует собственную неповторимую технику. Техническое мастерство должно относиться к чему-то, и оно должно быть чем-то. А поскольку техническое мастерство можно распознать, в нем проявляется талант. Техника библиографа обусловлена природой его работы: быть известным коллегам и каждый раз проявляться по-новому.
Теперь подробнее о слагаемых мастерства интерпретации текстов. Библиографическая интерпретация, как уже отмечалось, не является чем-то неизменным. Она формируется в зависимости от исторического времени, от уровня знания, достигнутого при изучении книжной культуры, от целевого (зачем?) и читательского (для кого?) назначения предполагаемого результата исследования. Если обратиться к истории, то в самом общем виде я бы выделил четыре этапа профессиональной библиографической интерпретации (5, с. 35–39; 6; 8).
Первый этап – романтическая интерпретация, к сожалению, оставшаяся в прошлом. Она требовала «совершенного» анализа текста, скорее вдохновенного, чем строгого и точного. Свобода действий библиографа была главной чертой, где проявлялось мастерство интерпретации. Вдохновение предполагало раскрытие внутреннего мира книжника (какой он, что его волновало?). На этом этапе проявлялась романтичность: через красоту книги попытаться представить внутренний мир того, кто ее анализирует.
Второй этап – реалистическая интерпретация. Здесь преобладают научные цели: отразить и интерпретировать научное знание. Реалистическая интерпретация как бы устраняет личность библиографа, он в тени. Пользователь «забывает» о нем, полагая, что библиограф свое дело сделал – поиск завершен, остальное – за специалистом. Иными словами, библиограф на этом этапе только эксперт, объясняющий результаты поиска информации, его работу оценивают другие. Так постепенно происходит разделение труда, при котором библиография приобретает прочный статус «обслуживающей» дисциплины. Меняется и внутренний мир библиографа, поскольку оценка его деятельности остается за пользователями, а признание и авторитет он получает теперь только от коллег по профессии.
Третий этап – прагматический. Прагматическая интерпретация формируется в период, когда в обществе в целом и в библиографии в частности информационные критерии начинают преобладать над научными. Снова меняется расстановка приоритетов. На повестку дня выдвигается лозунг о переходе к информационному обществу, построенному на накоплении и использовании знаний (13). В профессии и психологии библиографа начинают происходить существенные изменения. Вместо общепринятых критериев оценки труда (новизна, ценность, доступность информации) в практику постепенно внедряется критерий «норма полезности». Полезность является не научной, а прагматической категорией. Информация с точки зрения полезности всегда рассматривается в связи с тем, в каких целях ее рассчитывают  использовать. В итоге ожидаемые и предполагаемые результаты умений библиографа начинают использоваться с коммерческой точки зрения. Библиография попадает в зависимость от людей, напрямую не  связанных с наукой, в общество, где чтение теряет свой приоритет, где превалируют иные этические нормы и ценности. Библиограф вынужден постоянно доказывать свою культурную и научную, значимость. Действия профессионала становятся  трудноуправляемыми. Возникает опасная иллюзия информационного общества и прагматичного этапа в целом – иллюзия независимости пользователя от библиографа и, как  следствие,  невостребованности профессии. Что же дальше?
Дальнейшее развитие видится в переходе к четвертому этапу – от информационного к интеллектуальному обществу. «Интеллект, – по определению А. П. Назаретяна, – представляет собой системное качество не Земли, а Метагалактики» (10, с. 197). Судя по тому, что опубликовано в литературе, переход от информационного к интеллектуальному обществу видится следующим образом:
«Демографический переход прекращает количественный рост населения и стабилизирует демографическую ситуацию, но не останавливает идущих в обществе процессов качественной эволюции, в том числе расслоения по интеллектуальному уровню. Это наиболее труднопреодолимое различие в человеческой природе и источник постоянного и прогрессирующего неравенства в обществе... Подсистемы с разным интеллектуальным уровнем начнут эволюционировать по разным траекториям. При общем росте интеллектуального уровня общества расслоение по этому признаку может, прогрессивно нарастать так, как это сейчас происходит с материальным уровнем. Поскольку развитие интеллекта становится одним из главных векторов эволюции, есть вероятность отбора по этому признаку. Тяга к познанию и способность к творчеству могут стать определяющими факторами индивидуального и общественного развития.
Человечество вступило в завершающую фазу начатого нашими далекими предками перехода от природы к культуре. Цивилизация выросла из природы, она ее порождение. Но окончательный разрыв, тяжелый и мучительный, с ошибками и потерями, видимо, неизбежен. Может быть, именно в этом разрыве с природой и состоит эволюционная миссия человечества, разрыве, который положит начало развитию цивилизации уже не как планетарному, а как космическому фактору» (разрядка моя. – В. Л.) (1; 9, с. 327–328).
Как же будет выглядеть интеллектуальное общество на «космическом» этапе! Я еще не знаю такой картины. X. Ортега-и-Гассет (1883–1955) не смог в своем эссе о вине нарисовать образ из четырех картин (11). В его распоряжении их было только три. Третья рассматривается мною как преддверие информационного общества (5, с. 41–43).
Когда наступит мгновение, момент единения Человека и Вселенной, книжник в интеллектуальном обществе пожнет всю Вселенную. Удастся ли в таких условиях сохранить и индивидуальность библиографа (которая нивелируется в информационном обществе) и самобытность (например, романтического этапа, где профессия была востребована)? Каковы могут быть возможные последствия такого компромисса?
В интеллектуальном обществе человек и книга предстанут как космические субъекты (7, с. 120). Какова же цель интерпретации в интеллектуальном обществе (или на космическом этапе), как будут меняться требования к профессии библиографа? Полагаю, путем соединения того, что я называю «раскопками» и «реставрацией» (см. 5, с. 120). Причем приоритет будет у «раскопок», поскольку главная цель останется прежней: найти тексты, где «это» уже кем-то открыто и обосновано. А осуществить подобное можно только путем объединения традиционных и электронных информационно-поисковых систем.

1.  Арутюнов, В. С. Ступени эволюции: эволюц. концепция природы и цивилизации / В. С. Арутюнов, Л. М. Стрекова. – М.: Наука, 2006. – 347 с. – (Науч.-попул. лит.).
2.  Гадамер, Г. Г. Истина и метод: основы философской герменевтики: пер. с нем. / общ. ред. и вступ. ст. Б. Н. Бессонова. – М.: Прогресс, 1988. – 699, [1] с.
3.  Зинченко, В. П. Знание живое // Большой психологический словарь. – СПб.; М., 2003. – С. 177–178.
4.  Зинченко, В. П. Миры сознания и структура сознания // Вопр. психологии. – 1991. – № 2. – С. 15–36.
5.  Леонов, В. П. Библиография как профессия. – М.: Наука, 2005. – 124 с. (Книжная культура в мировом социуме: теория, история, практика / РАН, Науч. совет «История мировой культуры», Комис. по истории кн. культуры и комплекс, изучению кн. [ и др.]).
6.  Леонов, В. П. Библиографическая трансформация знания // Библиография. – 2005. - № 1. – С. 68–77.
7.  Леонов, В. П. Книга как космический субъект: постановка проблемы // Библиотековедение. – 2006. – № 6. – С. 18—21.
8.  Леонов, В. П. Чтение  как путешествие души //  Библиография. – 2007. – № 3. – С. 44–49.
9.  Мапельман, В. М. Идея космической перспективы развития человечества в русской философской традиции: становление и современное состояние. – М.: МИСиС, 2005. – 287 с.
10.  Назаретян, А. П. Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории: (синергетика, психология и футурология). – М.: Per Se, 2000. – 239 с.
11.  Ортега-и-Гассет, X. Три картины о вине // X. Ортега-и-Гассет. Эстетика. Философия культуры. – М., 1991. – С. 82–93. См. об этом также: Соколов, Э. В. Ортега-и-Гассет. Век элитного искусства и массового общества // Человек. – 2002. – № 6. – С. 83—85.
12.  Поппср, К. Р. Объективное знание: эволюц. подход / пер. с англ. Д. Г. Лахути; отв. ред. В. Н. Садовский. – М.: УРСС, 2002. – 381 с.
13.  Уэбстер, Ф. Теории информационного общества / пер. с англ. М. В. Арапова, Н. В. Малыхиной; под ред. Е. Л. Вартановой. – М.: Аспект Пресс, 2004. – 398 [1] с.

// Мир библиографии. – 2008. – № 1. – С. 2-6.